Я не могу себе представить красоты, не связанной с несчастьем. (Бодлер)
28.04.2010 в 14:15
Пишет Brotherly love:Лестрейнджи. Миди. NC-17
Автор: Rabastanka страница автора на hogwartsnet
Название: Rabies
Рейтинг: NC-17
Тип: слэш
Жанр: Angst /Драма
Размер: миди
Пейринг: Рабастан Лестрейндж/Фенрир Грейнбэк, упоминание Рабастан/Рудольфус и других
Саммари: "Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла".
Дисклеймер: HARRY POTTER, characters, names, and all related indicia are trademarks of Warner Bros. © 2010 and J.K. Rowling.
Предупреждение: ненормативная лексика, насилие, нонкон, психологическая жестокость
Публикуется с разрешения автора
глава 1Apocalyptica,” The Unforgiven”
«В клинической картине бешенства человека различают: 1) стадию угнетения центральной нервной системы, продолжающуюся от нескольких ч. до 2 сут.; 2) стадию возбуждения, галлюцинаций и двигательного беспокойства (от 4 до 7 сут.) и 3) стадию параличей (от нескольких ч. до 2—3 сут.), заканчивающуюся смертью больного».
К. В. Бунин, «Диагностика инфекционных болезней»
Мой дед был оборотнем. Мой отец был оборотнем. Мой брат… ему повезло. Но я вервольф в третьем поколении, и вы еще надеетесь увидеть во мне что-то человеческое?
Он проснулся около полудня, не совсем понимая, что шумит громче — море за окном или болезненная похмельная бурда в голове. Хорошо еще, что кровать, окно, море и все прочее было его: значит, что он у себя дома, а не в какой-нибудь хогсмидской подворотне.
— Дракл меня за яйца… — оторвать голову от подушки было так же больно, как открыть глаза. Что он вчера пил? Вернее, чего он вчера не пил?
Кое-как все-таки удалось повернуться — при этом подушка сделала попытку уплыть за постоянно менявшее очертания изголовье — и свесить руку, царапнув пальцами по доске. Теперь нужно было собраться с силами, поднять эту же руку повыше и нашарить на тумбочке палочку… или пузырек с антипохмельным зельем, если он там был.
— Мать твою! – волшебная палочка упала с легким стуком и укатилась под кровать.
Теперь было совсем плохо. С тех пор, как в прошлый раз он по пьяни свернул шею домовику, Родольфус запретил эльфам являться в его спальню после попоек. Сам виноват, нечего было нажираться до беспамятства. Хотя Руди тот еще жлоб — как будто у них нет денег на новых слуг. Полное долбаное хранилище, в котором драклы знают почему нельзя появляться чаще одного раза в год, и то под диким прикрытием.
Сесть на постели было уже верхом геройства. Развешанное по стенам оружие покачивалось и дрожало в креплениях, арбалет над камином грозился выстрелить прямо в сердце. На полу тут и там валялись какие-то тряпки — судя по виду, его одежда. И белье тоже. Только его, никаких разодранных по швам шелковых платьев, корсетов, мантий из тонкого сукна или бархата, которые эти женщины сбрасывали через голову, через фамильные ожерелья и подвески, торопливо избавляясь от мимолетной загадочности, превращаясь из чванливых леди в подзаборных шлюх. Приводить их к себе он не любил, предпочитая метить чужой дом и простыни, на которых жалкие прелюбодейки выглядели особенно жалкими.
Особенно надоедливым и наскучившим он говорил, что женат или женится. Смеялся, перечитывая угрозы, мольбы, суицидальные бредни, выплеснутые на пергаменте в истеричных и банальных строках.
Выбор был весьма прост: встать, потом, нагибаясь, подобрать вещи, одеться и выбраться в коридор, откуда звать эльфов, или самому залезть под кровать и достать палочку. Одного Отрезвляющего, конечно, недостаточно, но он будет в состоянии доковылять до кухни и найти зелье. Тогда жизнь снова станет если не прекрасна, то хотя бы возможна.
Он сделал глубокий вдох, помотал головой и сполз с постели, бормоча проклятия в собственный адрес. Пол был холодный и пыльный, в швах между каменными плитами скопился песок. Денег на ковер у семейства Лестрейндж тоже не было.
— Иди сюда, зараза… кому говорят…
Палочка лежала в коконе из паутины рядом со старым ботинком и кучкой сломанных солдатиков, расквартированных под кроватью еще тридцать лет назад. Как раз в пределах досягаемости — он вытянул руку, так, что заныло плечо, и пальцы сомкнулись на ореховом черенке. Только бы не стошнило раньше, чем он доберется до ванной.
— Дивентато… Соберио!
Каждый раз заклинание в висок было маленьким самоубийством. Хаос в башке пронзала молния, от которой начинало немилосердно щипать в носу, на глаза наворачивались слезы, а вкусовые ощущения становились более чем мерзкими. Вроде фунта чеснока, сдобренного парой ложек рыбьего жира. Зато координация движений сразу приходила в норму: оружие перестало колебаться, комната обрела более четкие очертания. Дверь в ванную будто мерцала светом спасительного маяка, все ближе и ближе.
Две минуты спустя можно было пытаться снова жить.
— В магической Британии самые лучшие девки.
— Кто это сказал?
— А ты подумай. Они не залетят, потому что от этого есть заклятия. Они не болеют, потому что от этого есть заклятия. Они ни хрена не запомнят твое лицо и все остальное, если ты не захочешь, потому что для этого тоже есть куча гребаных заклятий!
— И?
— И еще они просто обалденные штучки! Например, тебе скучно с одной женщиной. Тогда ты берешь метаморфа, и у тебя сразу куча баб!
— Это подряд. А если мне захочется двух или трех сразу?
— Многочлен нашелся. Тогда иди нах… к Малфою, он закажет для тебя варьете.
— Люциус содержит бордель?
— Ты тупой, Джагс? Я что, что-то сказал про бордель? Ва-рье-те, понял?
— Да пошел ты… драклов француз.
— Поцелуй мою французскую задницу.
Судя по пятнам помады на воротнике, вчера он все-таки где-то был. Был, бывал… на трусах тоже оказались весьма красноречивые пятна. Мерлин, Мерлин, Мерлин, почему же он больше ничего не помнит? Где, с кем… хорошо, если там был Джагсон, он расскажет. Окунет в думоотвод, его мать, если сам не пользуется в данный момент услугами отрезвителя Святой Папайи. А если Джагсона не было… но ведь кто-то аппарировал с ним домой?
Оставалось идти от обратного. Если бы это был Родольфус, он уже орал бы на весь дом, разнося брата на все корки. В замке чудесная акустика. Белла… ха, она бы оставила его где угодно, хоть в канаве — еще и сколдографировала бы на память. И дракла с два потом заставишь ее забыть эту историю.
В коридоре гуляли почти сентябрьские сквозняки, хотя до осени оставалось еще больше месяца. Надо было надеть еще что-нибудь, кроме брюк на голое тело… ну да ладно, сначала зелье, а потом можно будет изображать цивилизованного представителя человеческой расы. В соседней комнате блеклой тенью мелькнул домовик — они все начинали вот так мелькать, стоило ему появиться из спальни. Только подчинения его приказам это не отменяло.
— Эй, кусок дерьма! — слуга с легким хлопком возник возле стены, дрожа с ног до головы. — Прибери там у меня, чтоб все было… куда? Я тебя не отпускал, вонючка!
— Что еще угодно хозяину, сэр? — а в мыслях, разумеется: «Это кто из нас вонючка?!»
— Где Руди? А хозяйка?
В ответ робкое: «Вы не помните, сэр?» Конечно, эльф этого не сказал. Но подумал наверняка.
— Господин Родольфус и госпожа Беллатрикс третьего дня уехали, и еще не вернулись, сэр.
Значит, попойка продолжалась, самое меньшее, трое суток.
— Тогда ступай.
— В столовой гость, сэр, — пискнул домовик и исчез.
Только гостей ему сейчас не хватало. Несомненно, они были лучше кредиторов или защитников поруганной чести, готовых умереть от Авады ради своих похотливых жен. Правда, ростовщиков и дуэлянтов здесь не водилось со времен первой войны. Значит, просто незваный гость — хуже сквиба на министерском посту.
На лестнице, вопреки всем стараниям слуг, пахло мышами и плесенью. На площадке старая домовиха возила мокрой тряпкой, не поднимая головы. Он покрепче вцепился в перила, чтобы не поскользнуться, и выругался сквозь зубы: ступеньки перед глазами снова запрыгали, складываясь в зигзаги. Заклятия было недостаточно; он опустился на колени и извергнул остатки вчерашнего пиршества прямо на свежевымытый пол.
— Блядь, - не дожидаясь, пока безмолвная эльфийка припрется со стаканом воды, вытер губы ладонью и поднялся, шатаясь. Оставался всего один пролет, пятнадцать ступеней; внизу кто-то гремел посудой, ветер в дымоходе выл, будто оборотень. Иногда хотелось жить не в замке, а в хижине, где все под рукой, а не на расстоянии морской мили, да еще и по лестнице.
На беду, по дороге попалось зеркало, которое тут же захотелось разнести вдребезги. Мимо шмыгнула еще одна служанка, внизу кто-то рычал и сыпал проклятьями. Гость. Негоже, конечно, гостю видеть такого хозяина.
Вечеринок у себя он тоже никогда не устраивал, и не только из-за Родольфуса; тот упивался только по большим праздникам вроде Вальпургиевой ночи. Он вообще не любил чужаков, чувствовавших себя здесь как дома — расслабленных, наглых, развалившихся в креслах, хлеставших его бурбон. Никаких шакалов в его логове, никого из тех, кого он не звал. А с тем, который буянил в столовой, он справится и голыми руками.
Пересекая холл, снова пришлось искать точку опоры. Он царапнул мрамор ногтями, ухватился за холодный камень, стараясь согнать пелену с глаз. За спиной раздался хриплый смех.
— Положение Дурмштранга на данный момент таково, что получить согласие на сотрудничество при гарантии соответствующих инвестиций будет весьма просто.
— Что значит «весьма»?
— Взамен на обеспечение материальной базы для проведения ряда темномагических экспериментов, Дурмштранг подпишет соглашение о вербовке выпускников, а также студентов седьмого и шестого курсов в случае экстренных военных действий на территории Британии и за ее пределами.
— Этого недостаточно. Нет.
— Люциус, поверь, это лучше, чем оборотни, от которых можно ожидать чего угодно.
— Отряд несовершеннолетних иностранцев? Занимайтесь своими делами, господин Долохов, финансы — не ваша забота. К тому же, Грейбек никогда нас не подводил.
— Рекруты как раз являются моим делом, господин Малфой…
— Эй, кентавра-то отпусти… — тяжелое дыхание, кто-то подхватил его под мышки и почти поволок. По дороге до столовой он успел набить себе синяков; потом удар затылком о жесткую спинку, и перед носом замаячила когтистая лапа, державшая стакан.
— На.
— Пшел в… какой опохмел, твою растуды… зелье дай!
— Не проблевался еще?
— Я сейчас сдохну… будь человеком, дай зелье… оно там, — и махнул рукой на висевший шкафчик.
Просить о человечности Фенрира Грейбека можно было только в случае крайней необходимости. Ругаясь, попутно опрокидывая что-то на пол, он достал пузырек и вылил содержимое в стакан с огневиски.
— Так сойдет?
— С-с-сукин сын…
Значит, это Грейбек его притащил. Портключ? Кто этот умник, распространяющий портключи в замок Лестрейндж? Кто отменил право хозяина звать к себе только тех, кого он желал видеть?
Один глоток, второй, третий, и он снова откинулся на спинку кресла. В сознании всплывали фрагменты каких-то разговоров: Долохов с рекрутским планом, недовольный Люциус, оборотни в варьете… Вервольф тем временем устроился напротив, на краю стола — как-то очень по-хозяйски, скрестив на груди руки в длинных полосах шрамов. Пахло от него как от бойни, в спутанных волосах застряла сосновая хвоя. Сапожищи с торчавшими наружу пальцами были в грязи и песке.
— Давно ты тут ошиваешься?
— А вы как всегда гостеприимны, господин младший Лестрейндж… — он рыгнул и принялся ковыряться в зубах когтем.
Будь он гостеприимнее, здесь бы за милу душу образовалась неофициальная ставка: сапоги на подлокотниках, приказы его эльфам, колкости в адрес его предков. Нет уж, пусть это, вместе с «великой честью», терпят господа Малфои, дракл им в ребро.
Фенрир закончил исследовать собственную пасть, хрипло рыкнул и потянулся за бутылкой. Вытащил пробку зубами и выплюнул ее вместе с порцией буроватой слюны. Утруждать себя бокалом не стал.
— Я тут, — несколько жадных глотков, — за тобой приглядываю.
— Какого хрена?
— Назначили. Как видишь, не зря, — вервольф подмигнул ему и снова приложился к горлышку. — Когда бы еще ты меня угостил?
Да никогда. Только оборотней в доме ему не хватало. Зелье начинало действовать, проясняя рассудок, помогая принимать поспешные решения.
— Я в порядке. Кончай выпивку и проваливай, — он осторожно потянулся за палочкой, заткнутой за петли пояса. Грейбек наблюдал, молча ухмыляясь и щуря пожелтевшие глаза.
— На твоем месте я бы этого не делал. Я тут вроде как… гонец и надзиратель. Все приказы сверху, так что это не моя идея.
— А чья? Опять Малфой выпендривается? Провала в Министерстве ему мало…
— Приказ сверху, — повторил вервольф, для уточнения стукнув по столу пустой бутылкой и подняв палец к потолку. — Пока твой брат не вернется, я здесь… побуду.
— Тогда пошел, на хрен, в сарай. Полезешь к лошадям или эльфам, я с тебя шкуру спущу.
Фенрир откровенно расхохотался. Он не стал дожидаться, пока вервольф успокоится: вытащил палочку и, послав бутылку об стену, поплелся в холл.
Белый кентавр из каррарского мрамора выглядел сегодня особенно печальным…
На пороге его обдало свежим соленым ветром. Северо-западный, брызги о камни, струйки песка, стелившиеся по плитам подъездной дороги. Сухие хвоинки, крошечные кусочки коры. Он вдохнул полной грудью и спустился по выщербленным ступеням во двор, накрытый тенью замка. Неудивительно, что в этой тени и на этих скалах не прижилось ни одно садовое растение.
Глядя себе под ноги, чтобы не напороться на камень, он дошел до ворот. Постоял минуту с закрытыми глазами, уткнувшись лбом в кованые прутья створки, потом потянул ее на себя. Петли визжали хуже голодных гарпий, сквозь решетки к нему тянулись колючие лапы кустарника. Кто-то шел следом, царапая когтями по камням; ворота снова заскрипели.
— Чего еще? До тебя, блядь, не дошло?
— Это до тебя плохо доходит. Ты хоть помнишь, где вчера был?
— С Джагсом, растуды твою мать.
— Не с кем, а где. Было собрание, все растянулось на три дня. Долохов получил отчет из Дурмштранга.
— Да, припоминаю… что-то о вербовке.
— Послушай, Лестрейндж, — оборотень развернул его за плечо, дыхнул в лицо гнилью, — это переходит все границы.
— А что я сделал?
В конце тропы между низкими кустами виднелось море — серое, будто грязное, с металлической рябью волн. Свежесть запахла водорослями; на дороге валялось воронье перо. Он поднял его и бессознательно повертел в руках, покалывая подушечки пальцев острым стержнем.
— Ты слишком много пьешь.
Это он слышал неоднократно, с того самого дня, когда впервые дорвался до бутылки дрянного коньяка. Родольфус даже растерялся, когда он ввалился к нему в спальню, благоухая как «Дырявый котел» и еле держась на ногах. Хогвартский пятикурсник лихо отпраздновал начало каникул. Младший братик, обнимавший таз как лучшего друга.
Позже выпивка не раз помогала ему не произвести на окружающих ожидаемого впечатления. Относительно упившись еще до визита к Блэкам, он ущипнул Андромеду за «место пониже талии» и этим поставил крест на их еще не зародившихся отношениях. Остальные представители клана Блэк, судя по вытянувшимся лицам, были в тихом аристократическом шоке. За ужином он выпил еще, зажал в кладовой молоденькую красотку Розье и вернулся к карточному столу во всем великолепии кое-как заправленной рубахи и с улыбкой до ушей.
— Слушай, а она мне…
— Иди спать, Мерлина ради. Позорище, — отрезал Родольфус и захлопнул дверь своей комнаты. С тех пор старший Лестрейндж наносил визиты Блэкам лишь в обществе жены.
На шестом и седьмом курсах он ходил в хогсмидские кабаки как к себе домой. Слагхорн не жалел нервы, строчил письма, поднимал вопрос у директора, но отчисления не последовало. Он стал легендой среди однокурсников, робко обжимавшихся по углам и отправлявших родителям доклады о своем чистокровном поведении. Он умудрялся протаскивать в Хогвартс огневиски и маггловские журналы, и за это списывал у товарищей все возможное. «Тритоны» сдались каким-то чудом, а после выпускного он набрался так, что чуть не умер.
Беспечности пришел конец, когда однажды вечером брат извлек из сундука плащ с капюшоном и маску венецианской работы. На следующий день его потащили ужинать к Малфоям.
— Ты слишком много пьешь. А когда пьешь, слишком много болтаешь, - сказал Руди, натягивая перчатки. — Так что в ставке ни капли и ни слова. Я не шучу.
На первом собрании он был трезв как стеклышко, и его приняли, назвав молодой надеждой Темного отряда.
Он даже опешил от того, как просто согласился служить — словно он домовик, или того хуже. Произведенное впечатление пришлось разрушать долгим упорным трудом, нарываясь на истерики Беллатрикс и круциатус от Парня-Который-Величал-Себя-Темным-Лордом. Тогда он приобрел привычку ходить по краю, по канату над пропастью, по струне терпения, готовой вот-вот лопнуть. Были те, кто любил его и его дело, были высокомерные завистники. И был вожак оборотней, альфа. Грейби.
— Согласно шкале пожирательской жестокости, лидирует вервольф Фенрир Грейбек по прозвищу Сивый.
— А по шкале трусости?
— Почетное первое место делят… Амикус Кэрроу с сестрой и Игорь Каркаров.
— Каркуше главный приз.
— Мертвых не награждают, Джагсон.
Фенрир был первым, а он был первым после Фенрира. Его это не огорчало; Грейбек не отличался магическими способностями, да и человеком его никто не считал. Зато он был полноценным Пожирателем, Упивающимся, Загрызающим — кем угодно, если речь шла о жертвах. Безмозглая скотина, машина для убийства, получавшая от этого процесса единственное в жизни удовольствие.
И вот теперь эта безмозглая скотина плелась следом и читала ему нотации.
—Ты опять надрался и…Ты умеешь хоть иногда держать язык за зубами?
— Ага, и член в штанах, — перо вонзилось в кишевший муравьями холмик. — Что ты ко мне привязался?
Вервольф осклабился и отстал, чтобы окончательно разворошить муравейник. Он спустился по дюне на утрамбованный недавним штормом песок в ниточках птичьих следов. Здесь снова было свежо, запах выброшенных на берег водорослей уносило западнее, к замку. Вода стала холоднее. Замерев на минуту, раскинув руки и чувствуя, как встали дыбом волоски на теле, он стянул брюки и нагишом побрел к морю.
Когда пришла пора избавиться от бывшего директора Дурмштранга, это задание поручили ему и Сивому. Первое дело после перерыва в четырнадцать лет — грех было не позабавиться. Они добрались до хижины в лесу, где прятался Игорь, и залегли в овраге неподалеку. В час пополуночи Фенрир взвыл волком; в ответ из хижины раздался собачий лай, и вскоре во двор вышел Каркаров с Люмосом в одной руке и маггловской двустволкой — в другой. Тогда и они появились из своего укрытия.
— Здорово, приятель. Как поживаешь? — сказал он тогда, с трудом выговаривая слова на родном языке Игоря. Наверное, этого Каркаров боялся больше всего — быть застигнутым врасплох. Разумеется, он взял себя в руки, пригласил в дом, предложил выпить. Огромная лохматая псина при виде Фенрира заскулила и забилась в чулан. Они выпили втроем, вспомнили старые времена. Он рассказывал об Азкабане, Игорь бледнел, подобострастно кивал, поддакивал… А когда хозяин собрался достать вторую бутылку, они тоже поднялись.
— Ну, что, дурмштрангская сволочь.
Экспеллиармус не понадобился: он выбил палочку из трясущейся руки, наступая на Каркарова — медленно, улыбаясь, дразня себя полузабытым чувством наслаждения. Драклы все дери, у него даже встал от этого ощущения власти.
— Может, отсосешь мне напоследок, а? Турнирная шлюха, выродок.
— Я сд-д-делаю вс-с-се, что уг-годно… — он пятился к тому же чулану, поскуливая и тряся козлиной бороденкой. — Только пощ-щ-ща…
— На колени!! Целуй сапоги, блядь!
Игорь плюхнулся на пол, как мешок, подполз к нему, обнял голенище и лизнул налипшую на драконью кожу грязь. Его мутило; покрытый белесым налетом язык мелькал проворнее, чем у любой девки из Лютного. Он сплюнул и ударил Каркарова ногой в лицо.
Именем Темного Лорда, могущественного и справедливого, — Авада Кедавра. Фенрир прикончил пса; в небе, будто северное сияние, замерцал смертный знак. Здесь еще не везде растаял снег, капельки срывались с голых веток ему на руки.
Следующая волна окатила по ключицы, обжигая, заставив задержать дыхание. Плеснув на плечи и в лицо, он зажмурился и нырнул; все тело пронзили крошечные ледяные зубки. Когда-то ему нравилось думать, что если однажды он не вынырнет, кто-то об этом обязательно пожалеет. Теперь ему было все равно.
Как обычно, он пошел вдоль берега саженками, но сегодня было тяжело; море не принимало его, то опасно затягивая под волны, то выталкивая на поверхность. Грудь саднило, ребра ходили ходуном, но воздуха все равно не хватало. Отфыркиваясь, он повернул к пляжу, сквозь брызги различая одинокую фигуру Грейбека.
Кто и когда решил, что они с Фенриром «работают в команде», осталось загадкой. Всякий раз, когда они виделись, он испытывал непреодолимое чувство гадливости вкупе с нездоровым любопытством. От «напарника» за милю разило убийством столь же примитивным, как и его образ жизни: гнилая листва, грязь оврагов, сырая пища, мутная вода. Грейбек линял, и с него клоками падала свалявшаяся шерсть, тут и там обнажая кожу в старых ранах и лишаях. По Грейбеку ползали вши и блохи, которых он выгрызал, утробно рыча. То, что Грейбек умел говорить и ходить на задних лапах, казалось каким-то чудом, потому что он не был человеком, не рождался им и не мог им умереть.
Он вышел на берег, взъерошивая так и не поседевшие в Азкабане волосы. Стало теплее; толщу облаков кое-где разорвало, и небо сочилось блеклым светом. Вервольф сидел на песке, не шевелясь, словно подкарауливая чайку.
— Чего уставился?
Фенрир не облизнулся. Но вид у него был такой, будто губы вот-вот дрогнут, и по заросшему исцарапанному подбородку на заросшую исцарапанную грудь закапает слюна.
— Хорош…
Это он знал еще задолго до того, как пообщался в кладовке с шустрой мадемуазель Розье.
— Что-то особенно нравится, Грейб?
Оборотень поднялся, отряхнул с рук — или лап — песок. Подошел почти вплотную. Он не двигался, наблюдая со слабой ухмылкой; Фенрир обошел его и встал сзади, обдавая загривок смрадным бурбонным дыханием.
— Плечи широкие, хорошо. Сильная спина. Руки… — грубые пальцы прошлись по мышцам, разминая и покалывая, — не как у волшебника, — вервольф хрипло хохотнул. — Ноги длинные, бегаешь, небось, быстро.
Он держался с ним, как придирчивый покупатель с лошадью: уговаривал себя, словно боялся прогадать. Зачем?
— Дыхалка что надо, — оборотень уже смотрел ему в лицо, — фронт, бока… Тощеват, конечно, после Азкабана…
— Грейби, тебе штаны не жмут?
Наверное, он зря это сказал. Желтые глаза сузились, под щетинистыми усами блеснули клыки.
— Щ-щенок…
— Ты забываешься. Щенки водятся в твоей общине. И сколько бы ты ни пытался сделать из них солдат, они все равно останутся щенками.
Он наклонился и потянулся за штанами, не обращая внимания на сдавленный рык. Оделся, сунул за пояс палочку и пошел вверх по дюне, где ржавой лужицей суетились обездоленные муравьи.
— Тебя язык когда-нибудь до Азкабана доведет. Снова.
— Уймись, Руд. Что я такого сказал?
— Да ничего особенного. При гостях намекнул Малфою на его мужскую несостоятельность и вытекающее отсюда сходство с Темным Лордом, только и всего.
— Так ведь это правда!
— Засунь свою правду… куда подальше.
Падая под тяжестью тела вервольфа, он даже не успел удивиться. Палочка выдернута и отброшена, руки заломлены назад. На затылок давила когтистая лапа; к счастью, все-таки удалось повернуть голову и не наглотаться песку вперемежку с насекомыми. Сукин сын оседлал его, давя горячей промежностью на поясницу, царапая кожу пряжкой ремня.
— Ишь, храбрец выискался… Как ты теперь запоешь?
— Пусти, твою мать!!
— Да Мерлина ради…
Тяжесть исчезла, а вместе с ней и опасное жгучее давление бедер. Он подтянулся на руках и вскочил, побагровев от гнева. Фенрир снова лыбился во всю морду, с трудом контролируя слюноотделение.
— Что это значит, драклы тебя?!
— Это было предупреждение, — почти ласково сказал Грейбек. — В следующий раз смотри мне… щ-щенок.
Ответом был правый хук в челюсть.
Когда он дрался в школе, противникам приходилось худо: самое малое, что они получали, это разорванную в клочья мантию и разбитый нос. Мадам Помфри случалось и вправлять вывихи, и лечить переломы — но только не ему. Он был слишком быстрым, слишком ловким, слишком… чересчур наглым, щеголяя на уроках ссадинами и синяками. Но ведь он должен был как-то обращать на себя внимание.
Разумеется, Фенрир, с его звериной реакцией, просто позволил себя ударить — только чтобы не сдерживаться самому. От его пощечины посыпались искры из глаз; второй удар чуть не сбил с ног. Зубы вервольфа клацнули над ухом, а когти безо всякой пощады вонзились в бока, снова швырнув на землю и подмяв под себя. Он задыхался, кашлял, ощущая во рту металлический привкус моря. Одной рукой Грейбек сжал ему горло; послышался шорох и звяканье пряжки.
— Сам напросился…
Он не мог ответить, только таращил глаза, тщетно царапая давившую лапищу, выгибаясь на песке.
— Са-а-ам… — ремень обвился вокруг заведенных назад запястий, стягивая до кровавых полос. В плечах ноющей тяжестью собиралась боль, выкручивала суставы. Кровь капала, превращаясь в бурые бляшки; морщась, он выплюнул осколок зуба. Тогда Фенрир перевернул его на спину.
— Ну, мальчик, не бойся, — шепот, шершавая ладонь скользнула по телу, вызывая дрожь отвращения. — Все будет хорошо…
Ему казалось, что небо сейчас свалится, задавив слоем облаков. Пусть что-то произойдет: вызов, война, гроза, шторм, пусть их обоих смоет волной или поглотит пропасть, но только не это… Он снова забился в тисках душившей руки, она сжала еще сильнее, вонзившись когтями в шею.
— А будешь дергаться — будет больно.
Когда-то он это уже слышал. В детстве, когда отец спускал ему штаны, предоставляя выбор: кнут или ремень с тяжелой пряжкой. Чем громче он вопил, пытаясь вырваться, тем сильнее становились удары. Поэтому и теперь он замер, затих, старался не дышать. Но смрад все равно окутывал, перебивая бриз и сырую прохладу.
Как только он доберется до гребаной палочки, спустит с этой блядской псины шкуру по дюйму. Если останется жив. Если…
Лапа отпустила горло, Фенрир навис над ним, пристально разглядывая. Потом наклонился, опираясь на ладони, и лизнул свежую царапину на животе. Он вздрогнул, конвульсивно сжал кулаки и челюсти; по щеке новой струйкой побежала кровь. Грейбек лизнул второй раз, третий, подбираясь выше, щекоча языком впадинки между ребрами. Правая рука уперлась в пах, неумело поглаживая, теребя сквозь холщовую ткань. Теперь его трясло как в лихорадке.
— Я… тебя убью, — кровь потекла чуть сильнее, он облизнул рассеченную губу. В ответ глухой рык в лицо, когти подцепили и рванули ткань. Он дышал ему в шею, подхватывая языком красные капельки, погружая, наконец, в нараставший гул забытья. Песок расступился, небо устремилось вниз, на покрытый колючей шерстью хребет — желтое, белое, черное, звенящее. Ни рук, ни ног, ни мозолистых пальцев между лохмотьями, ни лохмотьев. Он летел вниз в сплошной кружившейся пустоте, в толще шума, невесомый, бестелесный, как призрак. И укус куда-то, где раньше было его плечо, был только легким касанием.
глава 2
Раннее утро, стая черных волков, туши оленей на снегу, холодное небо, свист пуль и крики одними губами: «Ату их, взять!». Волки подскакивают в воздухе, валятся на землю, но снег остается слепяще белым — и тогда он понимает, что все происходит там, где кончается «наяву».
Он очнулся от ощущения, будто глаза запорошило черным песчаным ветром, который дул отовсюду, свистел в ушах, смешиваясь в черепной коробке с гудящим роем крошечных злобных ос. А следом от левого плеча по венам шеи проникла боль — тупая, ноющая, какая-то цепкая, хватавшая за сердце. Он застонал и повернул голову, уткнувшись носом в грубую обивку. Мертвые волки растекались темными лужами, смешивались друг с другом, превращались в новых волков, раздирали снег в клочья, как ветхое одеяло.
— Не скули, не умрешь.
Странно: он сам нередко говорил похожие слова, глядя на бившихся в судорогах людей – соратников ли, врагов, все равно. Круцио на всех действует одинаково. Только сейчас это было не Круцио.
— Что... ты… сделал…
Оказалось, что он лежит в том же кресле в столовой, укрытый до пояса шкурой. Плечо было вымазано вязкой дрянью, от запаха которой в рвотном позыве подвело живот. Он слабо пошевелился, сцепив зубы, потянулся за палочкой, ударился костяшками плохо гнувшихся пальцев о подлокотник. Шкура с шорохом соскользнула, тело пробило ознобом.
— Что ты сделал, блядь паршивая?! Я тебя… — сдавленно рыча и рыдая, он сполз на пол, не в силах справиться с головокружением. Штаны на бедрах висели лоскутами, еле прикрывая член, сквозь длинные дыры виднелись длинные свежие царапины. Сзади на лохмотьях остались кровавые пятна; он всхлипнул от ужаса и, хрипло дыша, встал на четвереньки, потом с трудом поднялся на ноги, ощупывая пояс в поисках оружия.
— Я тебя… дерьмо свое жрать будешь, сука, блядь!! На цепи подохнешь, псина! — Фенрир колыхался впереди смутным пятном, то приближаясь почти вплотную, то расплываясь в смрадном тумане. Он качнулся в его сторону, желая вцепиться руками в горло, но вместо этого оступился и повис на шее вервольфа, проехавшись грудью по колючей шерсти. Грейбек подхватил его под мышки, неловко, но как-то бережно, отчего слезы хлынули из глаз, а пальцы беспомощно заскользили по сильному загривку.
— За что? За что, за что, за что…
— Заавадь меня три раза, но я не понимаю, как Лорд это терпит? За что, за какие заслуги…
— Вам не оценить хитросплетений семейных уз, дорогой господин Джагсон.
— Какие, к драклам, узы? Помилуй, он ведь просто паршивая овца, позор рода и племени!
— В нетрезвом состоянии вы несильно от него отличаетесь.
— В отличие от него я знаю свое место, Люциус.
Не было смысла задавать вопросы, на которые все равно не получишь ответа. Не было смысла проклинать несправедливость мира, но этим он и занимался, всхлипывая в покрытую шрамами грудь, впервые ощущая смесь доселе неизведанного стыда и страха, и страха из-за стыда.
— За что-о-о?..
— Хватит выть, я еще ничего не сделал.
— Ничего? У меня задница в крови, твою мать!
— А ты почаще вино по креслам разливай и бутылками швыряйся. Буян драклов.
Он затих, отпустил шею и отступил на шаг, сквозь пелену слез глядя на Фенрира. Первый раз он тоже увидел его вот так: во влажном тумане, из-под сдвинутых бровей, сквозь щелки заплаканных глаз. Тогда он снова нагрубил отцу, и тот грозился «хорошенько всыпать», как только уедут гости. Выбежав в коридор с горевшими от оплеух щеками, он не затормозил на повороте и вписался головой в чей-то живот, опять разревевшись от ужаса и боли.
Дальше он плохо все помнил — только то, что незнакомец удержал его за запястье и, присев на корточки, принялся рассматривать, как диковинного зверька, и шептал: «Хорошо, хорошо…» А потом появился Руди, с воплем кинулся к нему и оттащил, чуть не оторвав руку, и кричал что-то еще, звал отца, угрожал… То ли ему показалось, то ли гость вправду зарычал в ответ; Родольфус побледнел и толкнул его за какую-то дверь, а перед тем, как она захлопнулась, он увидел, как брат выхватил палочку, хотя ему еще нельзя было колдовать за пределами школы.
— Правду сказал?
— Ты вырубился, — желтозубый рот растянулся в ухмылке, — а трупы я не трахаю, даже живые.
— Остряк, бля…
Похождения, чужие и свои, он обсуждал со всеми соратниками, даже с Драко — поначалу чуть смягчив краски и следя за базаром. Однако, младший Малфой немало удивил его осведомленностью и отсутствием аристократического ханжества, и к концу беседы он уже не стеснялся в выражениях и деталях. Дядя с племянничком душевно посидели за стаканом неплохого вина; пунцовый от радости Драко чувствовал себя так, словно получил неофициальную метку.
Один Фенрир остался в стороне. По правде говоря, он даже не знал, кого Грейбек предпочитает в альковном плане: какого пола, возраста, внешности и так далее. Наверняка он без труда крыл всех сучек в своей общине, разводя подзаборных наследничков, не брезгуя ни кровосмешением, ни свальным грехом. Только Грейб никогда об этом не рассказывал, а подступившего пару раз с вопросом Джагсона послал далеко и не на шутку. А теперь оказалось, что их вожак-вервольф «из другого лагеря». Хотя, почти все они то и дело меняли или объединяли эти «лагеря» — исключениями были разве что Долохов да Родольфус, которому судьба отвела неблагодарную роль братской совести.
— Это что за дерьмо драконье? — он брезгливо указал на вымазанное плечо и, опираясь на стол, потянулся за салфеткой.
— Смесь из моей слюны, семени и крови, — смрадное дыхание раздавалось ближе, — от нее укусы зажи…
Пустой желудок конвульсивно сжался, и он согнулся пополам, кашляя, хватая пересохшим ртом воздух.
— Ты… меня…
— Успокойся.
— Круцио!!
Грейбек тихо фыркнул, засмеялся, а потом захохотал во весь голос — нервно, надсадно. Он смотрел на него, пытаясь понять, и не понимал.
— Ни дракла не можешь без своей магии!
— Ты, с-сука… Я не оборотень…
— Как хочешь, — Фенрир перестал смеяться так же внезапно, как и начал. — Но теперь я твой альфа… почти.
— Я не оборотень!! Блядь, ты не… — пальцы нащупали холодную рукоятку, и он развернулся всем корпусом, с несуразно узким ножом в руке. Лезвие полоснуло по груди, раздался вой — от ярости, не от боли — и правую кисть сдавило в кулаке как в тисках.
— Неймется?! — рев в лицо, и все снова предельно четко и ясно, до рези в глазах. — Чуешь, сопляк, кто тут хозяин? — клыки удлинились, от шеи по плечам мелкой мохнатой волной побежала проступавшая шерсть.
Эхо отдалось в каждом позвонке. Чем глубже была пропасть, чем уже дорога в ущелье над острыми скалами, тем слаще было по ней идти. Рудольф говорил, что его жажда смерти находится за гранью любого безумия. Другие не говорили, но думали так же, и если бы в заведении старины Мунго была палата для Упивающихся, он бы валялся там, в ремнях и под успокоительными. Но, увы, старина Мунго пользовал только их жертв.
Теперь от веяния жара из смертельных недр дрожь усиливалась, заставляя трепетать каждый нерв, каждую гребаную струнку чувства, вопя о том, как хорошо быть живым — чтобы дышать воздухом и ощущать под ногами землю, и тепло, и кожу, свою и чужую, и все запахи мира. Ведь когда это закончится — зеленой вспышкой, осклизлым поцелуем или лязгом клыков — он не успеет даже пожалеть. Полет в пропасть для этого слишком короткий. Какой олух придумал, что при этом перед глазами успевает промелькнуть вся жизнь?
Нож плашмя упал на шкуры. Огонь поднялся по ступням, икрам, коленям, опалил бедра. Царапина на мощной заросшей груди светлела, как по волшебству, впившиеся в запястье когти втягивались обратно, оставляя алые следы. От дерзкого отчаяния свело скулы, и он еле выдавил, подаваясь вперед:
— Ты ведь этого хочешь, да?..
Волк терся о его ноги, ласкаясь и утробно рыча.
— Этого? — вовсе шепотом, сквозь улыбку, сквозь широко распахнутые глаза. Набухавший член поднимался под лохмотьями, упираясь в грубую нестиранную холстину брюк. — Да, Грейби?
Блядь, такой ошарашенной морды он еще не видел — а ведь у самого стоит, дай Мерлин. Кулак медленно разжался, лапы повисли по бокам; он поднес раненую руку ко рту и слизнул кровь.
— Что же ты молчишь, Гр...
Поцелуй накрыл его как лавина; пальцы вцепились в затылок, не давая вырваться, вторая лапища сжала ягодицу, притянула еще ближе. Зубы стукнули о зубы, обдало тяжелым гнилостным дыханием, но он хотел жить, и стерпел, впуская хищный горячий язык. А впустив, забыл обо всем.
— Дело не в том, что они оборотни, Антонин. Все дело в сплоченности.
— Что ты имеешь в виду?
— Они думают как один, действуют как один, живут как один. Они зависят от своего альфы гораздо больше, чем мы от любого Империо.
— Руди, тебе тоже забили голову этими бреднями? Сначала Люциус, теперь ты…
— Это не бредни. Они так поступают потому, что не могут иначе. Вервольфы… боятся и любят своего вожака. Даже непонятно, что сильнее — страх или любовь, но пока Сивый на нашей стороне, его волки пойдут за нами куда угодно.
— Все верно. Но Сивый был и остается только на своей стороне, и ты это знаешь.
Казалось, все происходит против его воли, вне нее — он только наблюдает со стороны за собственным телом. Или не казалось, а только хотелось быть вне, снаружи. Или он больше не хотел ничего, кроме…
— Фе-е-енри-и-ир-р…
Лапы рванули брюки по швам, нитки треснули, будто гнилые, и лохмотья сползли вниз, путаясь в ногах. Грейбек толкнул его к столу, впечатывая поясницей в гладкий обструганный край, шагнул вперед и прочертил когтями борозды на красной полировке. Не помня себя, он стряхнул ошметки с щиколоток и шире расставил ноги, вонзившись взглядом в волчьи зрачки. И второй поцелуй сорвал сам, чувствуя, как его приподнимают над полом, дают новые точки опоры.
— Будешь рыпаться — загрызу… — невнятное, откуда-то с другой стороны реальности. Он только застонал в ответ, обвивая ногами бедра, пальцами вцепляясь в край с отметинами под ладонью. Фенрир ткнул его кулаком в грудь, заставил опереться на локти, и наклонился над ним: горячий выдох, следом губы, следом язык, по шее, мимо раны, ниже. Лапы завозились с тем самым ремнем, сбросив его пальцы, царапнувшие кожу на боку.
— Грейб…
— Заткнись, — пуговицы сорвались с петель, полетели в сторону, выпуская на свободу огромный орган, налившийся кровью, как свинцом. На мгновение он похолодел от ужаса.
— Ты меня…
— Заткнись, кому говорят! — в хриплом дыхании послышался рык, и он, так и не сняв брюки, плюнул на лапу и сжал член у основания.
Кроме полдесятка продажных сосунков из Лютного у него был только один любовник, еще до Азкабана — Эван Розье. Бедный покойный долбаный дурак Розье… видать, сестрица не преминула поделиться с ним рассказом о столкновении в блэковской кладовой. Или он сам набрался храбрости, как знать, только однажды поздним вечером залез к нему в постель с невиданной силы Заглушающим. Он как раз находился в середине известного процесса и был совсем не против, когда тонкие руки однокурсника прошлись по телу, стягивая пижаму, а бледные губы прижались к ямке между ключицами. В свете Люмоса кожа у него была полупрозрачная, в прожилках самой, что ни на есть, голубой крови, смешно сморщенная на остреньких локтях.
— Я тебя хочу, — извиняющимся тоном сказал Эван прежде, чем снять и аккуратно сложить собственные штаны и белье.
— Н-ну, валяй, — он цокнул на него языком, как на лошадь, и откинулся на подушки, пока Розье возился с заклинанием смазки. Самому было не боязно, а просто лень. И только когда Эв осторожно засунул один скользкий палец, а потом второй, и задел внутри какую-то новую болезненно-острую точку наслаждения, он выгнулся, напрягая все мышцы, смешав выдох со стоном.
— Бля-а-а, Эван…
— Тебе хорошо? – все так же извиняясь, прошептал Розье и чуть пошевелил пальцами, послав сквозь тело маленький фейерверк. А потом брякнул: — Ты такой красивый…
— Заткнись… Болтаешь как… девчонка, — и он густо покраснел, впервые чувствуя себя в роли подчиненного.
Эван был очень нежен, очень осторожен, даже как будто испуган — но не настолько, чтобы увянуть и ретироваться. Небольшой член поднимался среди темных волосков, оттенявших белый живот, и когда Розье пристроился у него между ног, он был похож на стройного шаловливого эльфа из сказки, сидящего на берегу лунного ручья. От этой мысли он покраснел еще больше, но никак не мог прогнать ее, даже когда Эван наконец-то вошел и задвигался, таращась на него широко распахнутыми глазами. Робкие фрикции все-таки достали ту же точку, что раньше — пальцы, и он выплеснулся на себя и простыни, под растерянным затуманенным взглядом. Тогда Розье, моргнув, тоже задрожал, тихо хныкнул и подался назад, съежившись на кровати. Он сунул кучку тряпья однокурснику и велел проваливать.
Возможно, Эв надеялся, что с этого начнется «любовь». Но в следующий раз он разбудил его посреди ночи, нагромоздив Заглушающие крепостной стеной, и взял сзади, для верности зажав в кулаке отпущенную до ушей шевелюру Розье. Эван всхлипывал и умолял, потом застонал — долго, протяжно — и щедро оросил скомканную постель. Задыхаясь, он вытащил подрагивавший скользкий член и кончил любовнику на спину, повалившись на него и вдавливая в кровать.
— А ты лучше, чем девчонка, Эвви… — Розье что-то пискнул в ответ и оттолкнул его, повернулся на бок; потом отдышался и полез целоваться, но эти телячьи нежности его уже не интересовали.
С тех пор и до ареста они были вместе от силы дюжину раз. У него было много страстных женщин, отчего Эван поначалу тихо страдал, а потом смирился, так и не получив ни закатов на опушке Запретного Леса, ни колдографии на память, ни другой романтической галиматьи. Незадолго до смерти Розье они встретились в обшарпанном маггловском баре при гостинице, и Эван, всегда отзывчивый и покладистый, вдруг заупрямился.
— Я хочу… я бы хотел быть сверху. Как в первый раз.
— Н-ну, валяй, — он положил руки под голову и пялился в потолок, дымя сигаретой, пока Розье снимал и аккуратно складывал одежду. Кончив с тонким всхлипом, он обнял его ноги и уткнулся лицом во влажный соленый живот, так и не сказав, что было уже два рейда, и он неделю не ночует дома, а завтра попытается выбраться из страны по нелегальному порт-ключу.
Теперь среди волков сидел и таращился на снег мальчик-эльф, покорно ожидая, когда его разорвут на части.
Растерев по члену слюну и смегму, Фенрир все-таки подался вперед, снова втягивая в поцелуй губы и язык, прихватив когтями кожу на пояснице. Он вытянул ноги, зацепил пояс расстегнутых брюк и потянул их вниз, отчего Грейбек глухо засмеялся. Вспотевшие ладони скользили по столу.
— Иди-ка сюда, — он снова подхватил его на руки и опустил на устилавшие пол шкуры — медвежьи и, кажется, волчьи тоже. Потолочные балки поднялись еще выше, шерсть колола лопатки, пощекотала спину и шею, когда вервольф развел ему ноги и чуть потянул на себя. Язык и зубы спустились к соскам, слегка прихватывая и облизывая, и он задрожал в этих руках, больше не задумываясь, останется ли после этого жив, и справится ли лучшее заживляющее зелье Снейпа с его порванной задницей. Бедра толкнулись навстречу Фенриру, задели болезненно твердый член, и оборотень зарычал, прочерчивая влажный след от груди вниз, по густой черной дорожке, кончиком языка скользнув в пупок.
— Грейби… — колени тряслись, пот бисером выступил по телу, прохладный, как роса. — Грей… бля-а-а-адь!!
Боль была такая, будто ему по ребра засадили раскаленный вертел. Судорога прокатилась до раны, где отозвалась, немея и перекрывая воздух. Из глаз хлынули слезы, и он вцепился в мохнатые плечи над собой, не в силах даже попробовать вырваться.
— Ты-ы…
Но в отличие от любой другой боли, эта не отрезвляла и не погружала в небытие. Фенрир выдохнул ему в лицо, глубинно рыча, дернулся назад, и следующим толчком коснулся простаты. Всхлипывая, он выгнулся дугой и коротко взвыл, царапая бицепсы и цепляясь пятками за мощные бока. Левая лапа обвила поясницу, выпустив в кожу когти, и не давала лечь, насаживая все глубже, все быстрее. Он еле мог дышать, коротко хватая ртом жар и запахи, чувствуя, как темнеет и снова светлеет в глазах, как шкуры плавятся под спиной, тонкие и невесомые над пропастью. Наконец, Грейбек обхватил его член, исступленно двигаясь внутри, надавил большим пальцем на головку и кончил, отдавая свою дрожь пульсацией в животе, по которому растекались горячие струйки. Сквозь крик он отпустил плечо, набрав полную горсть волчьей шерсти, и без сил замер на полу. Фенрир, тяжело дыша, повалился рядом.
— Зачем тебе все это нужно? И не говори, что Родольфус привел, я знаю, что это не так.
— Какое твое дело, Эвви?
— Я думал, мы друзья.
— Драклы тебя за патлы, хватит ныть! Ну, захотел и пришел — а захочу, так уйду.
— Идиот, отсюда уже никто не уйдет. Только не своими ногами.
— Тоже мне, напугал.
— Я просто не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.
— А ты вправду баба, Эван Розье.
Сказочный эльф в волчьей пасти превращался в ледяное крошево; тускнели, растворяясь, распахнутые в небо призрачные глаза.
Тихо застонав от угасавшей боли, он повернулся к Фенриру, запустил руку в спутанную грязную гриву. Согнутая нога легла на бедро, притягивая колено к паху, и он прижался к вервольфу, погрузился в их общий запах. Пересохшие губы разлепились в улыбке.
— Тебя надвое, Грейб, — широкая ладонь накрыла поникший член, пальцы слегка перебирали мошонку, и он снова шумно выдохнул, извиваясь, желая толкнуться в эту руку.
— Не скули… волчонок, — оборотень осклабился, слизнул высохшие на щеке слезы. — Тебе помыться надо, и поесть.
— В снегу… — темные тени столпились вокруг, горели, мигая, злобные желтые светлячки.
— Чего? Какой снег в июле?
— Вокруг… и волки тут… — он странно рассмеялся и утопил слова в поцелуе.
Они как-то доволокли друг друга до спальни, умудрившись не наткнуться ни на одного домовика. Привалившись к стене под душем, он не мог, да и не старался собраться с мыслями. Мыслей не было, не было человеческих чувств, слизанных и смытых водой, только бессвязная речь и смех, как у пьяного. И когда он вышел из ванной, по привычке завернувшись в жесткое полотенце, и увидел сидевшего на краю постели, куда более трезвого Грейбека, от раны в пах будто ударила молния. Пошатываясь, он доковылял до кровати и обнял вервольфа за шею, не ощущая опоры между широко расставленными ногами.
— Я тебя хочу… — полотенце соскользнуло, и он бесстыдно прильнул к одетому телу, снова обхватывая бедрами поясницу, потираясь эрекцией о грубый шов.
— Ты как сучка во время течки, Лестрейндж, — а лапы уже подхватили его под ягодицы, подсаживая выше, скрытый штанами член уперся в промежность горячим твердым бугром. Отклонившись назад, он еле сдерживался под ласками, дал вылизать себя без тени прежней брезгливости, а на пике сорвал голос, рискуя вывихнуть себе шею.
День пролетел как в тумане — жарком, знойном, плавящем стекло и волю. Дважды они спускались поесть и выпить, исчерпав все запасы в его комнате. Рвали хлеб и мясо руками, жадно глотая, будто не видели пищи несколько суток, и трахались, словно только вчера вышли после долгих лет Азкабана. Когда Грейбек засадил ему не то в шестой, не то в седьмой раз, и он снова забился в оргазме, оседая на мокрые от спермы и пота простыни, то не мог не спросить:
— Ты когда-нибудь устанешь?
— Нет, — Фенрир уже отдышался и притянул его к себе, внимательно изучая заскорузлую рану. — Это преимущество альфы и новообращенного.
— И я тоже…
— Со мной — да. Пока мне не надоест, — он потянулся и демонстративно зевнул, по-собачьи подвернув язык и лязгнув зубами. Спустя минуту добавил: — Глянь, на плече уже мех растет. Хорошо.
Он спустил ноги с кровати и проковылял к высокому зеркалу рядом со шведским доспехом. Рана затянулась, розовея под коркой «мази» свежим шрамом, а вдоль ключицы змеилась, пробиваясь дюйма на два, почти черная шерсть — от подмышечной впадины и к груди, путаясь с его собственной темной порослью. За спиной серым призраком колебался волк, как часть марева, опалявшего похотью и жестокостью.
— Это не имеет значения. Ты знаешь о моих предках, Грейб. Во мне кровь…
— Да слыхал я эти байки, — оборотень лениво махнул на него лапой, будто отгоняя муху. — Деда Эдгар вовсе не деда Эдгар, а был некто Теодор Лестрейндж, попавший на зубок моему дедуле Фиерсе Лютому, да не пожелтеют в могиле его кости. Потом этот Теодор отодрал твою бабку, которая от такой ласки забыла принять абортивное и родила твоего незабвенного батюшку…
Он стоял, не оборачиваясь, видя Грейбека в зеркале, чувствуя все его насмешливое пренебрежение.
— Но клан Фиерсе не был твоим кланом. И неважно, кто, над кем и когда одержал победу за стаю: мой альфа, пусть и через поколения, — Лютый. А когда вожак погибает… ты знаешь, его наследники получают свободу выбора.
Отражение пропало, и Фенрир одним прыжком оказался сзади, рассеивая мираж.
— Ты что там мелешь?! Будешь мне мой закон читать, дерьмо драклово? Свободу ему — а кто тебя укусил? Кто тебя валял весь день, как суку?! Мало было, не усек? Морду поверни, когда я с тобой…
Он успел только покоситься на вервольфа, когда одна лапища схватила за шею, а другая ударила наотмашь; из носу потекла кровь.
— Не усек — еще поучим, — второй удар сбил бы с ног, но когти крепко держали загривок. Фенрир швырнул его на пол, поддернул под живот, заставляя встать на четвереньки; лоб уткнулся в холод стекла, зеркало покачнулось и звякнуло о висевшую справа саблю.
— Смотри, — лапа, до того сжимавшая шею, схватила его за подбородок, насильно поднимая лицо. — Смотри, щенок недоделанный… — слова заглохли в рыке, по кистям, рукам, спине волной поднялся мех. Волки на снегу слились в одного зверя; тот глядел из пропасти и ринулся навстречу, распахнув жерло пасти, усаженное острыми скалами… И тогда он тоже зарычал, обнажая удлинявшиеся на глазах клыки, выгнул пронзенный острой болью хребет.
Грейбек отпустил его и отпрянул, пригнувшись, прижав уже волчьи уши. Он развернулся, все так же скалясь, извиваясь каждым позвонком, и упал на бок, забившись в конвульсиях, обламывая когти о каменные плиты. Что-то трещало, прорываясь сквозь кожу, он взвыл и закашлялся, словно глотнув раскаленной лавы. В искрах перед глазами мелькнула собственная левая рука — окровавленная, и веревках набухших жил, в клоках черной шерсти, скрывавших метку. Его скрутило поперек, швырнуло на наковальню, и молот опустился, дробя кости и суставы.
— А если Грейбек погибнет? В пылу сражения — представь себе это, Люциус! Что будут делать его волки — да они просто растеряются и разбегутся кто куда!
— Ты придумаешь что угодно, лишь бы их не вербовать.
— Генерал убит, армия бежит…
— У Фенрира, в отличие от твоего генерала, есть помощники! Этот, как его… Борг… Барге…
— Барге Бурый, правая рука. Точнее, лапа, и не такая уж правая. Помяни мое слово: если он окажется за старшего, ты не досчитаешься своих людей.
— Наших людей, Долохов.
— Разумеется, наших. Прошу прощения, господин Малфой.
Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Запахи проступили четче, песчинки и снежинки закружились, смешиваясь в лужице розоватой слюны.
— Раба!
Чье-то имя, как лай вдалеке.
— Рабастан!!
Его окатило ледяной водой — один раз, второй, третий, отчего раздирающий огонь в груди потух, и стало холодно лежать на растаявшем снегу. Тихо скулил волчонок, прижимаясь к ногам, тщетно стараясь стряхнуть со шкуры тонкие сосульки, капель на голую кожу.
— Очнись, ну… выпей… — вместо лавы в горло вторгся огневиски, и он снова закашлялся, отталкивая руку и стакан.
— Где…
— Ты был прав, прости меня. Это кровь Фиерсе, а не моя… ты был прав…
— Где оружие? — он приподнялся, принюхиваясь, безучастно скользнул взглядом по стоявшему на коленях Фенриру. — Волшебная палочка — где она? Орех, орех, орех…
— Наверное, забыл в… — начал Грейбек, но он уже подтянулся на руках, встал, чуть сутулясь, напрягая обоняние и, глухо бормоча: «Орех, орех», выскочил в коридор.
Из соседней комнаты даже сквозь дверь буквально разило ореховым деревом, но ему был нужен другой запах — тонкий, смешанный с его собственным, и очень старый. На лестнице он пригнулся к перилам, потерял след, но потом снова нашел его, и бросился вниз, чуть не сбив по пути эльфийку, мывшую очередную площадку. Через холл, во двор, мимо конюшни, откуда донеслось испуганное ржание, по подъездной дороге… он со всех ног бежал на пляж, задыхаясь от соленой горечи в легких и, мечась зигзагами, обезумев от властного аромата моря, наконец, нашел нужное место и разрыл песок.
Пальцы, дрожа, привычно сомкнулись на черенке — и все же что-то было не так. Он стиснул зубы, взвесил палочку на ладони, потом переложил в левую руку, любовно погладил, зацепив пальцем зазубрину от того самого Круциатуса. Не могло быть сомнений — это его оружие. Грудь будто сдавил стальной обруч: он поднес обугленный кончик к виску и четко произнес:
— Обливиате: один, два, три, четыре, пять, шесть…
На десятой секунде рука опустилась; заклинание не работало, дерево было как мертвое. Глубокий вдох, обратно в правую, сомкнуть пальцы в кулак, и:
— Агуаменти… Люмос… Сектум! Сектум!!
Над вечерней водой с тоскливыми криками кружили чайки; море шепталось с берегом, шелестело ветром в хвое крон и дюнном кустарнике. Он отбросил бесполезную деревяшку и зарылся пальцами в волосы, роняя с искусанных губ капельки слюны. Потом встал, мелко дрожа в ознобе, и побрел обратно.
глава 3
Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла.
Он очень плохо помнил, как дошел до замка, как поднялся на третий этаж и попал к себе в спальню, отчаянно надеясь на то, что Фенрира там не будет. Но Фенрир там был — так и сидел на полу перед высыхавшей лужицей, уставившись в одну точку.
— Я не могу колдовать, — бросил он с порога, до странного безучастно, словно говорил о погоде.
— Так бывает. Магия возвращается… через какое-то время.
— Иди на хуй.
Он рывком собрал и скомкал влажные простыни, швырнул их на середину комнаты вместе с использованной для подкладки подушкой, потом перевернул матрас. На одной из досок кровати было ножом вырезано: «Доброй ночи!» и улыбающийся полумесяц.
Рудольф. Тридцать лет назад, когда брат уезжал в Хогвартс, а ему снились кошмары. Почему-то к горлу подступил комок, и он поспешно накрыл надпись тюфяком. Потянув упавшее с постели одеяло, лег в кровать и укрылся по уши, повернувшись к Грейбеку спиной, но все же приподнялся еще раз, чтобы задуть свечу. Казалось, что вервольф следил за каждым движением.
— А куда я… — хриплое дыхание и кашель в темноте. — Куда мне теперь?
— Я уже сказал: иди на хуй, — голос тонул в одеяле.
— К кому? К тебе, что ли? — снова этот глухой лающий смех с утробным подрыкиванием, от которого каждым нервом вибрировало тело, и даже воздух вокруг заколебался, пропитываясь звуком и запахом. А от шутливых, вроде бы, вопросов его снова бросило в дрожь.
Еще до того, как Эван Розье составил ему компанию за зеленым пологом, он неоднократно слышал двусмысленные намеки от дрочил с других курсов — в основном от тех, кто не знал о мрачной славе его рода и о брате-Пожирателе в частности. Пуще всех старались знаменитые гриффиндорцы, неразлучные до такой степени, что использовали, видимо, одну ночную вазу на четверых. Эту версию он озвучил на завтраке уже в первый месяц обучения, за что получил овацию от родного факультета и неделю отработок от профессора Макгонагалл. Сириус Блэк, злейший враг с раннего детства, не вынес насмешек и пытался сквитаться; однако, из резиденции на площади Гриммо полетели Громовещатели о предстоящей помолвке Беллы и Родольфуса, и «трижды безмозглой причине позора и седин» было под страхом смерти запрещено трогать будущего родственника. Остальные члены гриффиндорской квадриги не рыпались, и вскоре компания снова переключила свои усилия на Снейпа.
Но с годами, все же не рискуя «марать руки», неразлучники не гнушались распускать языки. За кудрявые волосы, которые всегда торчали в разные стороны, его прозвали «девчонкой», а позже – «сосунком». Когда в пятнадцать лет он за одно полнолуние покрылся щетиной, Блэк решил, что «сглючили» чары для вытирания соплей, но Джеймс Поттер его поправил:
— Нет, Сиря, — сосунок просто хочет казаться мужиком. Правда, Лестрейндж?
В тот месяц он уже превысил лимит отработок и, прикусив язык, промолчал.
— Смотри, не добалуйся в ванной, — щурясь, посоветовал Сиря, — а то стручок в лесу заблудится.
Поклонники заржали, как по команде. Он вскочил на ноги, трясущимися пальцами вытаскивая палочку, но Снейп дернул его за мантию и нечаянно повалил обратно на траву, вызвав новый взрыв гогота. Вдоволь насмеявшись, Блэк хлопнул по спинам дружбанов и отправился в Больничное крыло навещать хиляка Люпина.
— Подожди до вечера, — шепнул Север, все еще удерживая его за одежду. — Вот тогда мы им устроим...
окончание в комментариях
URL записиАвтор: Rabastanka страница автора на hogwartsnet
Название: Rabies
Рейтинг: NC-17
Тип: слэш
Жанр: Angst /Драма
Размер: миди
Пейринг: Рабастан Лестрейндж/Фенрир Грейнбэк, упоминание Рабастан/Рудольфус и других
Саммари: "Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла".
Дисклеймер: HARRY POTTER, characters, names, and all related indicia are trademarks of Warner Bros. © 2010 and J.K. Rowling.
Предупреждение: ненормативная лексика, насилие, нонкон, психологическая жестокость
Публикуется с разрешения автора
глава 1Apocalyptica,” The Unforgiven”
«В клинической картине бешенства человека различают: 1) стадию угнетения центральной нервной системы, продолжающуюся от нескольких ч. до 2 сут.; 2) стадию возбуждения, галлюцинаций и двигательного беспокойства (от 4 до 7 сут.) и 3) стадию параличей (от нескольких ч. до 2—3 сут.), заканчивающуюся смертью больного».
К. В. Бунин, «Диагностика инфекционных болезней»
Мой дед был оборотнем. Мой отец был оборотнем. Мой брат… ему повезло. Но я вервольф в третьем поколении, и вы еще надеетесь увидеть во мне что-то человеческое?
Он проснулся около полудня, не совсем понимая, что шумит громче — море за окном или болезненная похмельная бурда в голове. Хорошо еще, что кровать, окно, море и все прочее было его: значит, что он у себя дома, а не в какой-нибудь хогсмидской подворотне.
— Дракл меня за яйца… — оторвать голову от подушки было так же больно, как открыть глаза. Что он вчера пил? Вернее, чего он вчера не пил?
Кое-как все-таки удалось повернуться — при этом подушка сделала попытку уплыть за постоянно менявшее очертания изголовье — и свесить руку, царапнув пальцами по доске. Теперь нужно было собраться с силами, поднять эту же руку повыше и нашарить на тумбочке палочку… или пузырек с антипохмельным зельем, если он там был.
— Мать твою! – волшебная палочка упала с легким стуком и укатилась под кровать.
Теперь было совсем плохо. С тех пор, как в прошлый раз он по пьяни свернул шею домовику, Родольфус запретил эльфам являться в его спальню после попоек. Сам виноват, нечего было нажираться до беспамятства. Хотя Руди тот еще жлоб — как будто у них нет денег на новых слуг. Полное долбаное хранилище, в котором драклы знают почему нельзя появляться чаще одного раза в год, и то под диким прикрытием.
Сесть на постели было уже верхом геройства. Развешанное по стенам оружие покачивалось и дрожало в креплениях, арбалет над камином грозился выстрелить прямо в сердце. На полу тут и там валялись какие-то тряпки — судя по виду, его одежда. И белье тоже. Только его, никаких разодранных по швам шелковых платьев, корсетов, мантий из тонкого сукна или бархата, которые эти женщины сбрасывали через голову, через фамильные ожерелья и подвески, торопливо избавляясь от мимолетной загадочности, превращаясь из чванливых леди в подзаборных шлюх. Приводить их к себе он не любил, предпочитая метить чужой дом и простыни, на которых жалкие прелюбодейки выглядели особенно жалкими.
Особенно надоедливым и наскучившим он говорил, что женат или женится. Смеялся, перечитывая угрозы, мольбы, суицидальные бредни, выплеснутые на пергаменте в истеричных и банальных строках.
Выбор был весьма прост: встать, потом, нагибаясь, подобрать вещи, одеться и выбраться в коридор, откуда звать эльфов, или самому залезть под кровать и достать палочку. Одного Отрезвляющего, конечно, недостаточно, но он будет в состоянии доковылять до кухни и найти зелье. Тогда жизнь снова станет если не прекрасна, то хотя бы возможна.
Он сделал глубокий вдох, помотал головой и сполз с постели, бормоча проклятия в собственный адрес. Пол был холодный и пыльный, в швах между каменными плитами скопился песок. Денег на ковер у семейства Лестрейндж тоже не было.
— Иди сюда, зараза… кому говорят…
Палочка лежала в коконе из паутины рядом со старым ботинком и кучкой сломанных солдатиков, расквартированных под кроватью еще тридцать лет назад. Как раз в пределах досягаемости — он вытянул руку, так, что заныло плечо, и пальцы сомкнулись на ореховом черенке. Только бы не стошнило раньше, чем он доберется до ванной.
— Дивентато… Соберио!
Каждый раз заклинание в висок было маленьким самоубийством. Хаос в башке пронзала молния, от которой начинало немилосердно щипать в носу, на глаза наворачивались слезы, а вкусовые ощущения становились более чем мерзкими. Вроде фунта чеснока, сдобренного парой ложек рыбьего жира. Зато координация движений сразу приходила в норму: оружие перестало колебаться, комната обрела более четкие очертания. Дверь в ванную будто мерцала светом спасительного маяка, все ближе и ближе.
Две минуты спустя можно было пытаться снова жить.
— В магической Британии самые лучшие девки.
— Кто это сказал?
— А ты подумай. Они не залетят, потому что от этого есть заклятия. Они не болеют, потому что от этого есть заклятия. Они ни хрена не запомнят твое лицо и все остальное, если ты не захочешь, потому что для этого тоже есть куча гребаных заклятий!
— И?
— И еще они просто обалденные штучки! Например, тебе скучно с одной женщиной. Тогда ты берешь метаморфа, и у тебя сразу куча баб!
— Это подряд. А если мне захочется двух или трех сразу?
— Многочлен нашелся. Тогда иди нах… к Малфою, он закажет для тебя варьете.
— Люциус содержит бордель?
— Ты тупой, Джагс? Я что, что-то сказал про бордель? Ва-рье-те, понял?
— Да пошел ты… драклов француз.
— Поцелуй мою французскую задницу.
Судя по пятнам помады на воротнике, вчера он все-таки где-то был. Был, бывал… на трусах тоже оказались весьма красноречивые пятна. Мерлин, Мерлин, Мерлин, почему же он больше ничего не помнит? Где, с кем… хорошо, если там был Джагсон, он расскажет. Окунет в думоотвод, его мать, если сам не пользуется в данный момент услугами отрезвителя Святой Папайи. А если Джагсона не было… но ведь кто-то аппарировал с ним домой?
Оставалось идти от обратного. Если бы это был Родольфус, он уже орал бы на весь дом, разнося брата на все корки. В замке чудесная акустика. Белла… ха, она бы оставила его где угодно, хоть в канаве — еще и сколдографировала бы на память. И дракла с два потом заставишь ее забыть эту историю.
В коридоре гуляли почти сентябрьские сквозняки, хотя до осени оставалось еще больше месяца. Надо было надеть еще что-нибудь, кроме брюк на голое тело… ну да ладно, сначала зелье, а потом можно будет изображать цивилизованного представителя человеческой расы. В соседней комнате блеклой тенью мелькнул домовик — они все начинали вот так мелькать, стоило ему появиться из спальни. Только подчинения его приказам это не отменяло.
— Эй, кусок дерьма! — слуга с легким хлопком возник возле стены, дрожа с ног до головы. — Прибери там у меня, чтоб все было… куда? Я тебя не отпускал, вонючка!
— Что еще угодно хозяину, сэр? — а в мыслях, разумеется: «Это кто из нас вонючка?!»
— Где Руди? А хозяйка?
В ответ робкое: «Вы не помните, сэр?» Конечно, эльф этого не сказал. Но подумал наверняка.
— Господин Родольфус и госпожа Беллатрикс третьего дня уехали, и еще не вернулись, сэр.
Значит, попойка продолжалась, самое меньшее, трое суток.
— Тогда ступай.
— В столовой гость, сэр, — пискнул домовик и исчез.
Только гостей ему сейчас не хватало. Несомненно, они были лучше кредиторов или защитников поруганной чести, готовых умереть от Авады ради своих похотливых жен. Правда, ростовщиков и дуэлянтов здесь не водилось со времен первой войны. Значит, просто незваный гость — хуже сквиба на министерском посту.
На лестнице, вопреки всем стараниям слуг, пахло мышами и плесенью. На площадке старая домовиха возила мокрой тряпкой, не поднимая головы. Он покрепче вцепился в перила, чтобы не поскользнуться, и выругался сквозь зубы: ступеньки перед глазами снова запрыгали, складываясь в зигзаги. Заклятия было недостаточно; он опустился на колени и извергнул остатки вчерашнего пиршества прямо на свежевымытый пол.
— Блядь, - не дожидаясь, пока безмолвная эльфийка припрется со стаканом воды, вытер губы ладонью и поднялся, шатаясь. Оставался всего один пролет, пятнадцать ступеней; внизу кто-то гремел посудой, ветер в дымоходе выл, будто оборотень. Иногда хотелось жить не в замке, а в хижине, где все под рукой, а не на расстоянии морской мили, да еще и по лестнице.
На беду, по дороге попалось зеркало, которое тут же захотелось разнести вдребезги. Мимо шмыгнула еще одна служанка, внизу кто-то рычал и сыпал проклятьями. Гость. Негоже, конечно, гостю видеть такого хозяина.
Вечеринок у себя он тоже никогда не устраивал, и не только из-за Родольфуса; тот упивался только по большим праздникам вроде Вальпургиевой ночи. Он вообще не любил чужаков, чувствовавших себя здесь как дома — расслабленных, наглых, развалившихся в креслах, хлеставших его бурбон. Никаких шакалов в его логове, никого из тех, кого он не звал. А с тем, который буянил в столовой, он справится и голыми руками.
Пересекая холл, снова пришлось искать точку опоры. Он царапнул мрамор ногтями, ухватился за холодный камень, стараясь согнать пелену с глаз. За спиной раздался хриплый смех.
— Положение Дурмштранга на данный момент таково, что получить согласие на сотрудничество при гарантии соответствующих инвестиций будет весьма просто.
— Что значит «весьма»?
— Взамен на обеспечение материальной базы для проведения ряда темномагических экспериментов, Дурмштранг подпишет соглашение о вербовке выпускников, а также студентов седьмого и шестого курсов в случае экстренных военных действий на территории Британии и за ее пределами.
— Этого недостаточно. Нет.
— Люциус, поверь, это лучше, чем оборотни, от которых можно ожидать чего угодно.
— Отряд несовершеннолетних иностранцев? Занимайтесь своими делами, господин Долохов, финансы — не ваша забота. К тому же, Грейбек никогда нас не подводил.
— Рекруты как раз являются моим делом, господин Малфой…
— Эй, кентавра-то отпусти… — тяжелое дыхание, кто-то подхватил его под мышки и почти поволок. По дороге до столовой он успел набить себе синяков; потом удар затылком о жесткую спинку, и перед носом замаячила когтистая лапа, державшая стакан.
— На.
— Пшел в… какой опохмел, твою растуды… зелье дай!
— Не проблевался еще?
— Я сейчас сдохну… будь человеком, дай зелье… оно там, — и махнул рукой на висевший шкафчик.
Просить о человечности Фенрира Грейбека можно было только в случае крайней необходимости. Ругаясь, попутно опрокидывая что-то на пол, он достал пузырек и вылил содержимое в стакан с огневиски.
— Так сойдет?
— С-с-сукин сын…
Значит, это Грейбек его притащил. Портключ? Кто этот умник, распространяющий портключи в замок Лестрейндж? Кто отменил право хозяина звать к себе только тех, кого он желал видеть?
Один глоток, второй, третий, и он снова откинулся на спинку кресла. В сознании всплывали фрагменты каких-то разговоров: Долохов с рекрутским планом, недовольный Люциус, оборотни в варьете… Вервольф тем временем устроился напротив, на краю стола — как-то очень по-хозяйски, скрестив на груди руки в длинных полосах шрамов. Пахло от него как от бойни, в спутанных волосах застряла сосновая хвоя. Сапожищи с торчавшими наружу пальцами были в грязи и песке.
— Давно ты тут ошиваешься?
— А вы как всегда гостеприимны, господин младший Лестрейндж… — он рыгнул и принялся ковыряться в зубах когтем.
Будь он гостеприимнее, здесь бы за милу душу образовалась неофициальная ставка: сапоги на подлокотниках, приказы его эльфам, колкости в адрес его предков. Нет уж, пусть это, вместе с «великой честью», терпят господа Малфои, дракл им в ребро.
Фенрир закончил исследовать собственную пасть, хрипло рыкнул и потянулся за бутылкой. Вытащил пробку зубами и выплюнул ее вместе с порцией буроватой слюны. Утруждать себя бокалом не стал.
— Я тут, — несколько жадных глотков, — за тобой приглядываю.
— Какого хрена?
— Назначили. Как видишь, не зря, — вервольф подмигнул ему и снова приложился к горлышку. — Когда бы еще ты меня угостил?
Да никогда. Только оборотней в доме ему не хватало. Зелье начинало действовать, проясняя рассудок, помогая принимать поспешные решения.
— Я в порядке. Кончай выпивку и проваливай, — он осторожно потянулся за палочкой, заткнутой за петли пояса. Грейбек наблюдал, молча ухмыляясь и щуря пожелтевшие глаза.
— На твоем месте я бы этого не делал. Я тут вроде как… гонец и надзиратель. Все приказы сверху, так что это не моя идея.
— А чья? Опять Малфой выпендривается? Провала в Министерстве ему мало…
— Приказ сверху, — повторил вервольф, для уточнения стукнув по столу пустой бутылкой и подняв палец к потолку. — Пока твой брат не вернется, я здесь… побуду.
— Тогда пошел, на хрен, в сарай. Полезешь к лошадям или эльфам, я с тебя шкуру спущу.
Фенрир откровенно расхохотался. Он не стал дожидаться, пока вервольф успокоится: вытащил палочку и, послав бутылку об стену, поплелся в холл.
Белый кентавр из каррарского мрамора выглядел сегодня особенно печальным…
На пороге его обдало свежим соленым ветром. Северо-западный, брызги о камни, струйки песка, стелившиеся по плитам подъездной дороги. Сухие хвоинки, крошечные кусочки коры. Он вдохнул полной грудью и спустился по выщербленным ступеням во двор, накрытый тенью замка. Неудивительно, что в этой тени и на этих скалах не прижилось ни одно садовое растение.
Глядя себе под ноги, чтобы не напороться на камень, он дошел до ворот. Постоял минуту с закрытыми глазами, уткнувшись лбом в кованые прутья створки, потом потянул ее на себя. Петли визжали хуже голодных гарпий, сквозь решетки к нему тянулись колючие лапы кустарника. Кто-то шел следом, царапая когтями по камням; ворота снова заскрипели.
— Чего еще? До тебя, блядь, не дошло?
— Это до тебя плохо доходит. Ты хоть помнишь, где вчера был?
— С Джагсом, растуды твою мать.
— Не с кем, а где. Было собрание, все растянулось на три дня. Долохов получил отчет из Дурмштранга.
— Да, припоминаю… что-то о вербовке.
— Послушай, Лестрейндж, — оборотень развернул его за плечо, дыхнул в лицо гнилью, — это переходит все границы.
— А что я сделал?
В конце тропы между низкими кустами виднелось море — серое, будто грязное, с металлической рябью волн. Свежесть запахла водорослями; на дороге валялось воронье перо. Он поднял его и бессознательно повертел в руках, покалывая подушечки пальцев острым стержнем.
— Ты слишком много пьешь.
Это он слышал неоднократно, с того самого дня, когда впервые дорвался до бутылки дрянного коньяка. Родольфус даже растерялся, когда он ввалился к нему в спальню, благоухая как «Дырявый котел» и еле держась на ногах. Хогвартский пятикурсник лихо отпраздновал начало каникул. Младший братик, обнимавший таз как лучшего друга.
Позже выпивка не раз помогала ему не произвести на окружающих ожидаемого впечатления. Относительно упившись еще до визита к Блэкам, он ущипнул Андромеду за «место пониже талии» и этим поставил крест на их еще не зародившихся отношениях. Остальные представители клана Блэк, судя по вытянувшимся лицам, были в тихом аристократическом шоке. За ужином он выпил еще, зажал в кладовой молоденькую красотку Розье и вернулся к карточному столу во всем великолепии кое-как заправленной рубахи и с улыбкой до ушей.
— Слушай, а она мне…
— Иди спать, Мерлина ради. Позорище, — отрезал Родольфус и захлопнул дверь своей комнаты. С тех пор старший Лестрейндж наносил визиты Блэкам лишь в обществе жены.
На шестом и седьмом курсах он ходил в хогсмидские кабаки как к себе домой. Слагхорн не жалел нервы, строчил письма, поднимал вопрос у директора, но отчисления не последовало. Он стал легендой среди однокурсников, робко обжимавшихся по углам и отправлявших родителям доклады о своем чистокровном поведении. Он умудрялся протаскивать в Хогвартс огневиски и маггловские журналы, и за это списывал у товарищей все возможное. «Тритоны» сдались каким-то чудом, а после выпускного он набрался так, что чуть не умер.
Беспечности пришел конец, когда однажды вечером брат извлек из сундука плащ с капюшоном и маску венецианской работы. На следующий день его потащили ужинать к Малфоям.
— Ты слишком много пьешь. А когда пьешь, слишком много болтаешь, - сказал Руди, натягивая перчатки. — Так что в ставке ни капли и ни слова. Я не шучу.
На первом собрании он был трезв как стеклышко, и его приняли, назвав молодой надеждой Темного отряда.
Он даже опешил от того, как просто согласился служить — словно он домовик, или того хуже. Произведенное впечатление пришлось разрушать долгим упорным трудом, нарываясь на истерики Беллатрикс и круциатус от Парня-Который-Величал-Себя-Темным-Лордом. Тогда он приобрел привычку ходить по краю, по канату над пропастью, по струне терпения, готовой вот-вот лопнуть. Были те, кто любил его и его дело, были высокомерные завистники. И был вожак оборотней, альфа. Грейби.
— Согласно шкале пожирательской жестокости, лидирует вервольф Фенрир Грейбек по прозвищу Сивый.
— А по шкале трусости?
— Почетное первое место делят… Амикус Кэрроу с сестрой и Игорь Каркаров.
— Каркуше главный приз.
— Мертвых не награждают, Джагсон.
Фенрир был первым, а он был первым после Фенрира. Его это не огорчало; Грейбек не отличался магическими способностями, да и человеком его никто не считал. Зато он был полноценным Пожирателем, Упивающимся, Загрызающим — кем угодно, если речь шла о жертвах. Безмозглая скотина, машина для убийства, получавшая от этого процесса единственное в жизни удовольствие.
И вот теперь эта безмозглая скотина плелась следом и читала ему нотации.
—Ты опять надрался и…Ты умеешь хоть иногда держать язык за зубами?
— Ага, и член в штанах, — перо вонзилось в кишевший муравьями холмик. — Что ты ко мне привязался?
Вервольф осклабился и отстал, чтобы окончательно разворошить муравейник. Он спустился по дюне на утрамбованный недавним штормом песок в ниточках птичьих следов. Здесь снова было свежо, запах выброшенных на берег водорослей уносило западнее, к замку. Вода стала холоднее. Замерев на минуту, раскинув руки и чувствуя, как встали дыбом волоски на теле, он стянул брюки и нагишом побрел к морю.
Когда пришла пора избавиться от бывшего директора Дурмштранга, это задание поручили ему и Сивому. Первое дело после перерыва в четырнадцать лет — грех было не позабавиться. Они добрались до хижины в лесу, где прятался Игорь, и залегли в овраге неподалеку. В час пополуночи Фенрир взвыл волком; в ответ из хижины раздался собачий лай, и вскоре во двор вышел Каркаров с Люмосом в одной руке и маггловской двустволкой — в другой. Тогда и они появились из своего укрытия.
— Здорово, приятель. Как поживаешь? — сказал он тогда, с трудом выговаривая слова на родном языке Игоря. Наверное, этого Каркаров боялся больше всего — быть застигнутым врасплох. Разумеется, он взял себя в руки, пригласил в дом, предложил выпить. Огромная лохматая псина при виде Фенрира заскулила и забилась в чулан. Они выпили втроем, вспомнили старые времена. Он рассказывал об Азкабане, Игорь бледнел, подобострастно кивал, поддакивал… А когда хозяин собрался достать вторую бутылку, они тоже поднялись.
— Ну, что, дурмштрангская сволочь.
Экспеллиармус не понадобился: он выбил палочку из трясущейся руки, наступая на Каркарова — медленно, улыбаясь, дразня себя полузабытым чувством наслаждения. Драклы все дери, у него даже встал от этого ощущения власти.
— Может, отсосешь мне напоследок, а? Турнирная шлюха, выродок.
— Я сд-д-делаю вс-с-се, что уг-годно… — он пятился к тому же чулану, поскуливая и тряся козлиной бороденкой. — Только пощ-щ-ща…
— На колени!! Целуй сапоги, блядь!
Игорь плюхнулся на пол, как мешок, подполз к нему, обнял голенище и лизнул налипшую на драконью кожу грязь. Его мутило; покрытый белесым налетом язык мелькал проворнее, чем у любой девки из Лютного. Он сплюнул и ударил Каркарова ногой в лицо.
Именем Темного Лорда, могущественного и справедливого, — Авада Кедавра. Фенрир прикончил пса; в небе, будто северное сияние, замерцал смертный знак. Здесь еще не везде растаял снег, капельки срывались с голых веток ему на руки.
Следующая волна окатила по ключицы, обжигая, заставив задержать дыхание. Плеснув на плечи и в лицо, он зажмурился и нырнул; все тело пронзили крошечные ледяные зубки. Когда-то ему нравилось думать, что если однажды он не вынырнет, кто-то об этом обязательно пожалеет. Теперь ему было все равно.
Как обычно, он пошел вдоль берега саженками, но сегодня было тяжело; море не принимало его, то опасно затягивая под волны, то выталкивая на поверхность. Грудь саднило, ребра ходили ходуном, но воздуха все равно не хватало. Отфыркиваясь, он повернул к пляжу, сквозь брызги различая одинокую фигуру Грейбека.
Кто и когда решил, что они с Фенриром «работают в команде», осталось загадкой. Всякий раз, когда они виделись, он испытывал непреодолимое чувство гадливости вкупе с нездоровым любопытством. От «напарника» за милю разило убийством столь же примитивным, как и его образ жизни: гнилая листва, грязь оврагов, сырая пища, мутная вода. Грейбек линял, и с него клоками падала свалявшаяся шерсть, тут и там обнажая кожу в старых ранах и лишаях. По Грейбеку ползали вши и блохи, которых он выгрызал, утробно рыча. То, что Грейбек умел говорить и ходить на задних лапах, казалось каким-то чудом, потому что он не был человеком, не рождался им и не мог им умереть.
Он вышел на берег, взъерошивая так и не поседевшие в Азкабане волосы. Стало теплее; толщу облаков кое-где разорвало, и небо сочилось блеклым светом. Вервольф сидел на песке, не шевелясь, словно подкарауливая чайку.
— Чего уставился?
Фенрир не облизнулся. Но вид у него был такой, будто губы вот-вот дрогнут, и по заросшему исцарапанному подбородку на заросшую исцарапанную грудь закапает слюна.
— Хорош…
Это он знал еще задолго до того, как пообщался в кладовке с шустрой мадемуазель Розье.
— Что-то особенно нравится, Грейб?
Оборотень поднялся, отряхнул с рук — или лап — песок. Подошел почти вплотную. Он не двигался, наблюдая со слабой ухмылкой; Фенрир обошел его и встал сзади, обдавая загривок смрадным бурбонным дыханием.
— Плечи широкие, хорошо. Сильная спина. Руки… — грубые пальцы прошлись по мышцам, разминая и покалывая, — не как у волшебника, — вервольф хрипло хохотнул. — Ноги длинные, бегаешь, небось, быстро.
Он держался с ним, как придирчивый покупатель с лошадью: уговаривал себя, словно боялся прогадать. Зачем?
— Дыхалка что надо, — оборотень уже смотрел ему в лицо, — фронт, бока… Тощеват, конечно, после Азкабана…
— Грейби, тебе штаны не жмут?
Наверное, он зря это сказал. Желтые глаза сузились, под щетинистыми усами блеснули клыки.
— Щ-щенок…
— Ты забываешься. Щенки водятся в твоей общине. И сколько бы ты ни пытался сделать из них солдат, они все равно останутся щенками.
Он наклонился и потянулся за штанами, не обращая внимания на сдавленный рык. Оделся, сунул за пояс палочку и пошел вверх по дюне, где ржавой лужицей суетились обездоленные муравьи.
— Тебя язык когда-нибудь до Азкабана доведет. Снова.
— Уймись, Руд. Что я такого сказал?
— Да ничего особенного. При гостях намекнул Малфою на его мужскую несостоятельность и вытекающее отсюда сходство с Темным Лордом, только и всего.
— Так ведь это правда!
— Засунь свою правду… куда подальше.
Падая под тяжестью тела вервольфа, он даже не успел удивиться. Палочка выдернута и отброшена, руки заломлены назад. На затылок давила когтистая лапа; к счастью, все-таки удалось повернуть голову и не наглотаться песку вперемежку с насекомыми. Сукин сын оседлал его, давя горячей промежностью на поясницу, царапая кожу пряжкой ремня.
— Ишь, храбрец выискался… Как ты теперь запоешь?
— Пусти, твою мать!!
— Да Мерлина ради…
Тяжесть исчезла, а вместе с ней и опасное жгучее давление бедер. Он подтянулся на руках и вскочил, побагровев от гнева. Фенрир снова лыбился во всю морду, с трудом контролируя слюноотделение.
— Что это значит, драклы тебя?!
— Это было предупреждение, — почти ласково сказал Грейбек. — В следующий раз смотри мне… щ-щенок.
Ответом был правый хук в челюсть.
Когда он дрался в школе, противникам приходилось худо: самое малое, что они получали, это разорванную в клочья мантию и разбитый нос. Мадам Помфри случалось и вправлять вывихи, и лечить переломы — но только не ему. Он был слишком быстрым, слишком ловким, слишком… чересчур наглым, щеголяя на уроках ссадинами и синяками. Но ведь он должен был как-то обращать на себя внимание.
Разумеется, Фенрир, с его звериной реакцией, просто позволил себя ударить — только чтобы не сдерживаться самому. От его пощечины посыпались искры из глаз; второй удар чуть не сбил с ног. Зубы вервольфа клацнули над ухом, а когти безо всякой пощады вонзились в бока, снова швырнув на землю и подмяв под себя. Он задыхался, кашлял, ощущая во рту металлический привкус моря. Одной рукой Грейбек сжал ему горло; послышался шорох и звяканье пряжки.
— Сам напросился…
Он не мог ответить, только таращил глаза, тщетно царапая давившую лапищу, выгибаясь на песке.
— Са-а-ам… — ремень обвился вокруг заведенных назад запястий, стягивая до кровавых полос. В плечах ноющей тяжестью собиралась боль, выкручивала суставы. Кровь капала, превращаясь в бурые бляшки; морщась, он выплюнул осколок зуба. Тогда Фенрир перевернул его на спину.
— Ну, мальчик, не бойся, — шепот, шершавая ладонь скользнула по телу, вызывая дрожь отвращения. — Все будет хорошо…
Ему казалось, что небо сейчас свалится, задавив слоем облаков. Пусть что-то произойдет: вызов, война, гроза, шторм, пусть их обоих смоет волной или поглотит пропасть, но только не это… Он снова забился в тисках душившей руки, она сжала еще сильнее, вонзившись когтями в шею.
— А будешь дергаться — будет больно.
Когда-то он это уже слышал. В детстве, когда отец спускал ему штаны, предоставляя выбор: кнут или ремень с тяжелой пряжкой. Чем громче он вопил, пытаясь вырваться, тем сильнее становились удары. Поэтому и теперь он замер, затих, старался не дышать. Но смрад все равно окутывал, перебивая бриз и сырую прохладу.
Как только он доберется до гребаной палочки, спустит с этой блядской псины шкуру по дюйму. Если останется жив. Если…
Лапа отпустила горло, Фенрир навис над ним, пристально разглядывая. Потом наклонился, опираясь на ладони, и лизнул свежую царапину на животе. Он вздрогнул, конвульсивно сжал кулаки и челюсти; по щеке новой струйкой побежала кровь. Грейбек лизнул второй раз, третий, подбираясь выше, щекоча языком впадинки между ребрами. Правая рука уперлась в пах, неумело поглаживая, теребя сквозь холщовую ткань. Теперь его трясло как в лихорадке.
— Я… тебя убью, — кровь потекла чуть сильнее, он облизнул рассеченную губу. В ответ глухой рык в лицо, когти подцепили и рванули ткань. Он дышал ему в шею, подхватывая языком красные капельки, погружая, наконец, в нараставший гул забытья. Песок расступился, небо устремилось вниз, на покрытый колючей шерстью хребет — желтое, белое, черное, звенящее. Ни рук, ни ног, ни мозолистых пальцев между лохмотьями, ни лохмотьев. Он летел вниз в сплошной кружившейся пустоте, в толще шума, невесомый, бестелесный, как призрак. И укус куда-то, где раньше было его плечо, был только легким касанием.
глава 2
Раннее утро, стая черных волков, туши оленей на снегу, холодное небо, свист пуль и крики одними губами: «Ату их, взять!». Волки подскакивают в воздухе, валятся на землю, но снег остается слепяще белым — и тогда он понимает, что все происходит там, где кончается «наяву».
Он очнулся от ощущения, будто глаза запорошило черным песчаным ветром, который дул отовсюду, свистел в ушах, смешиваясь в черепной коробке с гудящим роем крошечных злобных ос. А следом от левого плеча по венам шеи проникла боль — тупая, ноющая, какая-то цепкая, хватавшая за сердце. Он застонал и повернул голову, уткнувшись носом в грубую обивку. Мертвые волки растекались темными лужами, смешивались друг с другом, превращались в новых волков, раздирали снег в клочья, как ветхое одеяло.
— Не скули, не умрешь.
Странно: он сам нередко говорил похожие слова, глядя на бившихся в судорогах людей – соратников ли, врагов, все равно. Круцио на всех действует одинаково. Только сейчас это было не Круцио.
— Что... ты… сделал…
Оказалось, что он лежит в том же кресле в столовой, укрытый до пояса шкурой. Плечо было вымазано вязкой дрянью, от запаха которой в рвотном позыве подвело живот. Он слабо пошевелился, сцепив зубы, потянулся за палочкой, ударился костяшками плохо гнувшихся пальцев о подлокотник. Шкура с шорохом соскользнула, тело пробило ознобом.
— Что ты сделал, блядь паршивая?! Я тебя… — сдавленно рыча и рыдая, он сполз на пол, не в силах справиться с головокружением. Штаны на бедрах висели лоскутами, еле прикрывая член, сквозь длинные дыры виднелись длинные свежие царапины. Сзади на лохмотьях остались кровавые пятна; он всхлипнул от ужаса и, хрипло дыша, встал на четвереньки, потом с трудом поднялся на ноги, ощупывая пояс в поисках оружия.
— Я тебя… дерьмо свое жрать будешь, сука, блядь!! На цепи подохнешь, псина! — Фенрир колыхался впереди смутным пятном, то приближаясь почти вплотную, то расплываясь в смрадном тумане. Он качнулся в его сторону, желая вцепиться руками в горло, но вместо этого оступился и повис на шее вервольфа, проехавшись грудью по колючей шерсти. Грейбек подхватил его под мышки, неловко, но как-то бережно, отчего слезы хлынули из глаз, а пальцы беспомощно заскользили по сильному загривку.
— За что? За что, за что, за что…
— Заавадь меня три раза, но я не понимаю, как Лорд это терпит? За что, за какие заслуги…
— Вам не оценить хитросплетений семейных уз, дорогой господин Джагсон.
— Какие, к драклам, узы? Помилуй, он ведь просто паршивая овца, позор рода и племени!
— В нетрезвом состоянии вы несильно от него отличаетесь.
— В отличие от него я знаю свое место, Люциус.
Не было смысла задавать вопросы, на которые все равно не получишь ответа. Не было смысла проклинать несправедливость мира, но этим он и занимался, всхлипывая в покрытую шрамами грудь, впервые ощущая смесь доселе неизведанного стыда и страха, и страха из-за стыда.
— За что-о-о?..
— Хватит выть, я еще ничего не сделал.
— Ничего? У меня задница в крови, твою мать!
— А ты почаще вино по креслам разливай и бутылками швыряйся. Буян драклов.
Он затих, отпустил шею и отступил на шаг, сквозь пелену слез глядя на Фенрира. Первый раз он тоже увидел его вот так: во влажном тумане, из-под сдвинутых бровей, сквозь щелки заплаканных глаз. Тогда он снова нагрубил отцу, и тот грозился «хорошенько всыпать», как только уедут гости. Выбежав в коридор с горевшими от оплеух щеками, он не затормозил на повороте и вписался головой в чей-то живот, опять разревевшись от ужаса и боли.
Дальше он плохо все помнил — только то, что незнакомец удержал его за запястье и, присев на корточки, принялся рассматривать, как диковинного зверька, и шептал: «Хорошо, хорошо…» А потом появился Руди, с воплем кинулся к нему и оттащил, чуть не оторвав руку, и кричал что-то еще, звал отца, угрожал… То ли ему показалось, то ли гость вправду зарычал в ответ; Родольфус побледнел и толкнул его за какую-то дверь, а перед тем, как она захлопнулась, он увидел, как брат выхватил палочку, хотя ему еще нельзя было колдовать за пределами школы.
— Правду сказал?
— Ты вырубился, — желтозубый рот растянулся в ухмылке, — а трупы я не трахаю, даже живые.
— Остряк, бля…
Похождения, чужие и свои, он обсуждал со всеми соратниками, даже с Драко — поначалу чуть смягчив краски и следя за базаром. Однако, младший Малфой немало удивил его осведомленностью и отсутствием аристократического ханжества, и к концу беседы он уже не стеснялся в выражениях и деталях. Дядя с племянничком душевно посидели за стаканом неплохого вина; пунцовый от радости Драко чувствовал себя так, словно получил неофициальную метку.
Один Фенрир остался в стороне. По правде говоря, он даже не знал, кого Грейбек предпочитает в альковном плане: какого пола, возраста, внешности и так далее. Наверняка он без труда крыл всех сучек в своей общине, разводя подзаборных наследничков, не брезгуя ни кровосмешением, ни свальным грехом. Только Грейб никогда об этом не рассказывал, а подступившего пару раз с вопросом Джагсона послал далеко и не на шутку. А теперь оказалось, что их вожак-вервольф «из другого лагеря». Хотя, почти все они то и дело меняли или объединяли эти «лагеря» — исключениями были разве что Долохов да Родольфус, которому судьба отвела неблагодарную роль братской совести.
— Это что за дерьмо драконье? — он брезгливо указал на вымазанное плечо и, опираясь на стол, потянулся за салфеткой.
— Смесь из моей слюны, семени и крови, — смрадное дыхание раздавалось ближе, — от нее укусы зажи…
Пустой желудок конвульсивно сжался, и он согнулся пополам, кашляя, хватая пересохшим ртом воздух.
— Ты… меня…
— Успокойся.
— Круцио!!
Грейбек тихо фыркнул, засмеялся, а потом захохотал во весь голос — нервно, надсадно. Он смотрел на него, пытаясь понять, и не понимал.
— Ни дракла не можешь без своей магии!
— Ты, с-сука… Я не оборотень…
— Как хочешь, — Фенрир перестал смеяться так же внезапно, как и начал. — Но теперь я твой альфа… почти.
— Я не оборотень!! Блядь, ты не… — пальцы нащупали холодную рукоятку, и он развернулся всем корпусом, с несуразно узким ножом в руке. Лезвие полоснуло по груди, раздался вой — от ярости, не от боли — и правую кисть сдавило в кулаке как в тисках.
— Неймется?! — рев в лицо, и все снова предельно четко и ясно, до рези в глазах. — Чуешь, сопляк, кто тут хозяин? — клыки удлинились, от шеи по плечам мелкой мохнатой волной побежала проступавшая шерсть.
Эхо отдалось в каждом позвонке. Чем глубже была пропасть, чем уже дорога в ущелье над острыми скалами, тем слаще было по ней идти. Рудольф говорил, что его жажда смерти находится за гранью любого безумия. Другие не говорили, но думали так же, и если бы в заведении старины Мунго была палата для Упивающихся, он бы валялся там, в ремнях и под успокоительными. Но, увы, старина Мунго пользовал только их жертв.
Теперь от веяния жара из смертельных недр дрожь усиливалась, заставляя трепетать каждый нерв, каждую гребаную струнку чувства, вопя о том, как хорошо быть живым — чтобы дышать воздухом и ощущать под ногами землю, и тепло, и кожу, свою и чужую, и все запахи мира. Ведь когда это закончится — зеленой вспышкой, осклизлым поцелуем или лязгом клыков — он не успеет даже пожалеть. Полет в пропасть для этого слишком короткий. Какой олух придумал, что при этом перед глазами успевает промелькнуть вся жизнь?
Нож плашмя упал на шкуры. Огонь поднялся по ступням, икрам, коленям, опалил бедра. Царапина на мощной заросшей груди светлела, как по волшебству, впившиеся в запястье когти втягивались обратно, оставляя алые следы. От дерзкого отчаяния свело скулы, и он еле выдавил, подаваясь вперед:
— Ты ведь этого хочешь, да?..
Волк терся о его ноги, ласкаясь и утробно рыча.
— Этого? — вовсе шепотом, сквозь улыбку, сквозь широко распахнутые глаза. Набухавший член поднимался под лохмотьями, упираясь в грубую нестиранную холстину брюк. — Да, Грейби?
Блядь, такой ошарашенной морды он еще не видел — а ведь у самого стоит, дай Мерлин. Кулак медленно разжался, лапы повисли по бокам; он поднес раненую руку ко рту и слизнул кровь.
— Что же ты молчишь, Гр...
Поцелуй накрыл его как лавина; пальцы вцепились в затылок, не давая вырваться, вторая лапища сжала ягодицу, притянула еще ближе. Зубы стукнули о зубы, обдало тяжелым гнилостным дыханием, но он хотел жить, и стерпел, впуская хищный горячий язык. А впустив, забыл обо всем.
— Дело не в том, что они оборотни, Антонин. Все дело в сплоченности.
— Что ты имеешь в виду?
— Они думают как один, действуют как один, живут как один. Они зависят от своего альфы гораздо больше, чем мы от любого Империо.
— Руди, тебе тоже забили голову этими бреднями? Сначала Люциус, теперь ты…
— Это не бредни. Они так поступают потому, что не могут иначе. Вервольфы… боятся и любят своего вожака. Даже непонятно, что сильнее — страх или любовь, но пока Сивый на нашей стороне, его волки пойдут за нами куда угодно.
— Все верно. Но Сивый был и остается только на своей стороне, и ты это знаешь.
Казалось, все происходит против его воли, вне нее — он только наблюдает со стороны за собственным телом. Или не казалось, а только хотелось быть вне, снаружи. Или он больше не хотел ничего, кроме…
— Фе-е-енри-и-ир-р…
Лапы рванули брюки по швам, нитки треснули, будто гнилые, и лохмотья сползли вниз, путаясь в ногах. Грейбек толкнул его к столу, впечатывая поясницей в гладкий обструганный край, шагнул вперед и прочертил когтями борозды на красной полировке. Не помня себя, он стряхнул ошметки с щиколоток и шире расставил ноги, вонзившись взглядом в волчьи зрачки. И второй поцелуй сорвал сам, чувствуя, как его приподнимают над полом, дают новые точки опоры.
— Будешь рыпаться — загрызу… — невнятное, откуда-то с другой стороны реальности. Он только застонал в ответ, обвивая ногами бедра, пальцами вцепляясь в край с отметинами под ладонью. Фенрир ткнул его кулаком в грудь, заставил опереться на локти, и наклонился над ним: горячий выдох, следом губы, следом язык, по шее, мимо раны, ниже. Лапы завозились с тем самым ремнем, сбросив его пальцы, царапнувшие кожу на боку.
— Грейб…
— Заткнись, — пуговицы сорвались с петель, полетели в сторону, выпуская на свободу огромный орган, налившийся кровью, как свинцом. На мгновение он похолодел от ужаса.
— Ты меня…
— Заткнись, кому говорят! — в хриплом дыхании послышался рык, и он, так и не сняв брюки, плюнул на лапу и сжал член у основания.
Кроме полдесятка продажных сосунков из Лютного у него был только один любовник, еще до Азкабана — Эван Розье. Бедный покойный долбаный дурак Розье… видать, сестрица не преминула поделиться с ним рассказом о столкновении в блэковской кладовой. Или он сам набрался храбрости, как знать, только однажды поздним вечером залез к нему в постель с невиданной силы Заглушающим. Он как раз находился в середине известного процесса и был совсем не против, когда тонкие руки однокурсника прошлись по телу, стягивая пижаму, а бледные губы прижались к ямке между ключицами. В свете Люмоса кожа у него была полупрозрачная, в прожилках самой, что ни на есть, голубой крови, смешно сморщенная на остреньких локтях.
— Я тебя хочу, — извиняющимся тоном сказал Эван прежде, чем снять и аккуратно сложить собственные штаны и белье.
— Н-ну, валяй, — он цокнул на него языком, как на лошадь, и откинулся на подушки, пока Розье возился с заклинанием смазки. Самому было не боязно, а просто лень. И только когда Эв осторожно засунул один скользкий палец, а потом второй, и задел внутри какую-то новую болезненно-острую точку наслаждения, он выгнулся, напрягая все мышцы, смешав выдох со стоном.
— Бля-а-а, Эван…
— Тебе хорошо? – все так же извиняясь, прошептал Розье и чуть пошевелил пальцами, послав сквозь тело маленький фейерверк. А потом брякнул: — Ты такой красивый…
— Заткнись… Болтаешь как… девчонка, — и он густо покраснел, впервые чувствуя себя в роли подчиненного.
Эван был очень нежен, очень осторожен, даже как будто испуган — но не настолько, чтобы увянуть и ретироваться. Небольшой член поднимался среди темных волосков, оттенявших белый живот, и когда Розье пристроился у него между ног, он был похож на стройного шаловливого эльфа из сказки, сидящего на берегу лунного ручья. От этой мысли он покраснел еще больше, но никак не мог прогнать ее, даже когда Эван наконец-то вошел и задвигался, таращась на него широко распахнутыми глазами. Робкие фрикции все-таки достали ту же точку, что раньше — пальцы, и он выплеснулся на себя и простыни, под растерянным затуманенным взглядом. Тогда Розье, моргнув, тоже задрожал, тихо хныкнул и подался назад, съежившись на кровати. Он сунул кучку тряпья однокурснику и велел проваливать.
Возможно, Эв надеялся, что с этого начнется «любовь». Но в следующий раз он разбудил его посреди ночи, нагромоздив Заглушающие крепостной стеной, и взял сзади, для верности зажав в кулаке отпущенную до ушей шевелюру Розье. Эван всхлипывал и умолял, потом застонал — долго, протяжно — и щедро оросил скомканную постель. Задыхаясь, он вытащил подрагивавший скользкий член и кончил любовнику на спину, повалившись на него и вдавливая в кровать.
— А ты лучше, чем девчонка, Эвви… — Розье что-то пискнул в ответ и оттолкнул его, повернулся на бок; потом отдышался и полез целоваться, но эти телячьи нежности его уже не интересовали.
С тех пор и до ареста они были вместе от силы дюжину раз. У него было много страстных женщин, отчего Эван поначалу тихо страдал, а потом смирился, так и не получив ни закатов на опушке Запретного Леса, ни колдографии на память, ни другой романтической галиматьи. Незадолго до смерти Розье они встретились в обшарпанном маггловском баре при гостинице, и Эван, всегда отзывчивый и покладистый, вдруг заупрямился.
— Я хочу… я бы хотел быть сверху. Как в первый раз.
— Н-ну, валяй, — он положил руки под голову и пялился в потолок, дымя сигаретой, пока Розье снимал и аккуратно складывал одежду. Кончив с тонким всхлипом, он обнял его ноги и уткнулся лицом во влажный соленый живот, так и не сказав, что было уже два рейда, и он неделю не ночует дома, а завтра попытается выбраться из страны по нелегальному порт-ключу.
Теперь среди волков сидел и таращился на снег мальчик-эльф, покорно ожидая, когда его разорвут на части.
Растерев по члену слюну и смегму, Фенрир все-таки подался вперед, снова втягивая в поцелуй губы и язык, прихватив когтями кожу на пояснице. Он вытянул ноги, зацепил пояс расстегнутых брюк и потянул их вниз, отчего Грейбек глухо засмеялся. Вспотевшие ладони скользили по столу.
— Иди-ка сюда, — он снова подхватил его на руки и опустил на устилавшие пол шкуры — медвежьи и, кажется, волчьи тоже. Потолочные балки поднялись еще выше, шерсть колола лопатки, пощекотала спину и шею, когда вервольф развел ему ноги и чуть потянул на себя. Язык и зубы спустились к соскам, слегка прихватывая и облизывая, и он задрожал в этих руках, больше не задумываясь, останется ли после этого жив, и справится ли лучшее заживляющее зелье Снейпа с его порванной задницей. Бедра толкнулись навстречу Фенриру, задели болезненно твердый член, и оборотень зарычал, прочерчивая влажный след от груди вниз, по густой черной дорожке, кончиком языка скользнув в пупок.
— Грейби… — колени тряслись, пот бисером выступил по телу, прохладный, как роса. — Грей… бля-а-а-адь!!
Боль была такая, будто ему по ребра засадили раскаленный вертел. Судорога прокатилась до раны, где отозвалась, немея и перекрывая воздух. Из глаз хлынули слезы, и он вцепился в мохнатые плечи над собой, не в силах даже попробовать вырваться.
— Ты-ы…
Но в отличие от любой другой боли, эта не отрезвляла и не погружала в небытие. Фенрир выдохнул ему в лицо, глубинно рыча, дернулся назад, и следующим толчком коснулся простаты. Всхлипывая, он выгнулся дугой и коротко взвыл, царапая бицепсы и цепляясь пятками за мощные бока. Левая лапа обвила поясницу, выпустив в кожу когти, и не давала лечь, насаживая все глубже, все быстрее. Он еле мог дышать, коротко хватая ртом жар и запахи, чувствуя, как темнеет и снова светлеет в глазах, как шкуры плавятся под спиной, тонкие и невесомые над пропастью. Наконец, Грейбек обхватил его член, исступленно двигаясь внутри, надавил большим пальцем на головку и кончил, отдавая свою дрожь пульсацией в животе, по которому растекались горячие струйки. Сквозь крик он отпустил плечо, набрав полную горсть волчьей шерсти, и без сил замер на полу. Фенрир, тяжело дыша, повалился рядом.
— Зачем тебе все это нужно? И не говори, что Родольфус привел, я знаю, что это не так.
— Какое твое дело, Эвви?
— Я думал, мы друзья.
— Драклы тебя за патлы, хватит ныть! Ну, захотел и пришел — а захочу, так уйду.
— Идиот, отсюда уже никто не уйдет. Только не своими ногами.
— Тоже мне, напугал.
— Я просто не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.
— А ты вправду баба, Эван Розье.
Сказочный эльф в волчьей пасти превращался в ледяное крошево; тускнели, растворяясь, распахнутые в небо призрачные глаза.
Тихо застонав от угасавшей боли, он повернулся к Фенриру, запустил руку в спутанную грязную гриву. Согнутая нога легла на бедро, притягивая колено к паху, и он прижался к вервольфу, погрузился в их общий запах. Пересохшие губы разлепились в улыбке.
— Тебя надвое, Грейб, — широкая ладонь накрыла поникший член, пальцы слегка перебирали мошонку, и он снова шумно выдохнул, извиваясь, желая толкнуться в эту руку.
— Не скули… волчонок, — оборотень осклабился, слизнул высохшие на щеке слезы. — Тебе помыться надо, и поесть.
— В снегу… — темные тени столпились вокруг, горели, мигая, злобные желтые светлячки.
— Чего? Какой снег в июле?
— Вокруг… и волки тут… — он странно рассмеялся и утопил слова в поцелуе.
Они как-то доволокли друг друга до спальни, умудрившись не наткнуться ни на одного домовика. Привалившись к стене под душем, он не мог, да и не старался собраться с мыслями. Мыслей не было, не было человеческих чувств, слизанных и смытых водой, только бессвязная речь и смех, как у пьяного. И когда он вышел из ванной, по привычке завернувшись в жесткое полотенце, и увидел сидевшего на краю постели, куда более трезвого Грейбека, от раны в пах будто ударила молния. Пошатываясь, он доковылял до кровати и обнял вервольфа за шею, не ощущая опоры между широко расставленными ногами.
— Я тебя хочу… — полотенце соскользнуло, и он бесстыдно прильнул к одетому телу, снова обхватывая бедрами поясницу, потираясь эрекцией о грубый шов.
— Ты как сучка во время течки, Лестрейндж, — а лапы уже подхватили его под ягодицы, подсаживая выше, скрытый штанами член уперся в промежность горячим твердым бугром. Отклонившись назад, он еле сдерживался под ласками, дал вылизать себя без тени прежней брезгливости, а на пике сорвал голос, рискуя вывихнуть себе шею.
День пролетел как в тумане — жарком, знойном, плавящем стекло и волю. Дважды они спускались поесть и выпить, исчерпав все запасы в его комнате. Рвали хлеб и мясо руками, жадно глотая, будто не видели пищи несколько суток, и трахались, словно только вчера вышли после долгих лет Азкабана. Когда Грейбек засадил ему не то в шестой, не то в седьмой раз, и он снова забился в оргазме, оседая на мокрые от спермы и пота простыни, то не мог не спросить:
— Ты когда-нибудь устанешь?
— Нет, — Фенрир уже отдышался и притянул его к себе, внимательно изучая заскорузлую рану. — Это преимущество альфы и новообращенного.
— И я тоже…
— Со мной — да. Пока мне не надоест, — он потянулся и демонстративно зевнул, по-собачьи подвернув язык и лязгнув зубами. Спустя минуту добавил: — Глянь, на плече уже мех растет. Хорошо.
Он спустил ноги с кровати и проковылял к высокому зеркалу рядом со шведским доспехом. Рана затянулась, розовея под коркой «мази» свежим шрамом, а вдоль ключицы змеилась, пробиваясь дюйма на два, почти черная шерсть — от подмышечной впадины и к груди, путаясь с его собственной темной порослью. За спиной серым призраком колебался волк, как часть марева, опалявшего похотью и жестокостью.
— Это не имеет значения. Ты знаешь о моих предках, Грейб. Во мне кровь…
— Да слыхал я эти байки, — оборотень лениво махнул на него лапой, будто отгоняя муху. — Деда Эдгар вовсе не деда Эдгар, а был некто Теодор Лестрейндж, попавший на зубок моему дедуле Фиерсе Лютому, да не пожелтеют в могиле его кости. Потом этот Теодор отодрал твою бабку, которая от такой ласки забыла принять абортивное и родила твоего незабвенного батюшку…
Он стоял, не оборачиваясь, видя Грейбека в зеркале, чувствуя все его насмешливое пренебрежение.
— Но клан Фиерсе не был твоим кланом. И неважно, кто, над кем и когда одержал победу за стаю: мой альфа, пусть и через поколения, — Лютый. А когда вожак погибает… ты знаешь, его наследники получают свободу выбора.
Отражение пропало, и Фенрир одним прыжком оказался сзади, рассеивая мираж.
— Ты что там мелешь?! Будешь мне мой закон читать, дерьмо драклово? Свободу ему — а кто тебя укусил? Кто тебя валял весь день, как суку?! Мало было, не усек? Морду поверни, когда я с тобой…
Он успел только покоситься на вервольфа, когда одна лапища схватила за шею, а другая ударила наотмашь; из носу потекла кровь.
— Не усек — еще поучим, — второй удар сбил бы с ног, но когти крепко держали загривок. Фенрир швырнул его на пол, поддернул под живот, заставляя встать на четвереньки; лоб уткнулся в холод стекла, зеркало покачнулось и звякнуло о висевшую справа саблю.
— Смотри, — лапа, до того сжимавшая шею, схватила его за подбородок, насильно поднимая лицо. — Смотри, щенок недоделанный… — слова заглохли в рыке, по кистям, рукам, спине волной поднялся мех. Волки на снегу слились в одного зверя; тот глядел из пропасти и ринулся навстречу, распахнув жерло пасти, усаженное острыми скалами… И тогда он тоже зарычал, обнажая удлинявшиеся на глазах клыки, выгнул пронзенный острой болью хребет.
Грейбек отпустил его и отпрянул, пригнувшись, прижав уже волчьи уши. Он развернулся, все так же скалясь, извиваясь каждым позвонком, и упал на бок, забившись в конвульсиях, обламывая когти о каменные плиты. Что-то трещало, прорываясь сквозь кожу, он взвыл и закашлялся, словно глотнув раскаленной лавы. В искрах перед глазами мелькнула собственная левая рука — окровавленная, и веревках набухших жил, в клоках черной шерсти, скрывавших метку. Его скрутило поперек, швырнуло на наковальню, и молот опустился, дробя кости и суставы.
— А если Грейбек погибнет? В пылу сражения — представь себе это, Люциус! Что будут делать его волки — да они просто растеряются и разбегутся кто куда!
— Ты придумаешь что угодно, лишь бы их не вербовать.
— Генерал убит, армия бежит…
— У Фенрира, в отличие от твоего генерала, есть помощники! Этот, как его… Борг… Барге…
— Барге Бурый, правая рука. Точнее, лапа, и не такая уж правая. Помяни мое слово: если он окажется за старшего, ты не досчитаешься своих людей.
— Наших людей, Долохов.
— Разумеется, наших. Прошу прощения, господин Малфой.
Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Запахи проступили четче, песчинки и снежинки закружились, смешиваясь в лужице розоватой слюны.
— Раба!
Чье-то имя, как лай вдалеке.
— Рабастан!!
Его окатило ледяной водой — один раз, второй, третий, отчего раздирающий огонь в груди потух, и стало холодно лежать на растаявшем снегу. Тихо скулил волчонок, прижимаясь к ногам, тщетно стараясь стряхнуть со шкуры тонкие сосульки, капель на голую кожу.
— Очнись, ну… выпей… — вместо лавы в горло вторгся огневиски, и он снова закашлялся, отталкивая руку и стакан.
— Где…
— Ты был прав, прости меня. Это кровь Фиерсе, а не моя… ты был прав…
— Где оружие? — он приподнялся, принюхиваясь, безучастно скользнул взглядом по стоявшему на коленях Фенриру. — Волшебная палочка — где она? Орех, орех, орех…
— Наверное, забыл в… — начал Грейбек, но он уже подтянулся на руках, встал, чуть сутулясь, напрягая обоняние и, глухо бормоча: «Орех, орех», выскочил в коридор.
Из соседней комнаты даже сквозь дверь буквально разило ореховым деревом, но ему был нужен другой запах — тонкий, смешанный с его собственным, и очень старый. На лестнице он пригнулся к перилам, потерял след, но потом снова нашел его, и бросился вниз, чуть не сбив по пути эльфийку, мывшую очередную площадку. Через холл, во двор, мимо конюшни, откуда донеслось испуганное ржание, по подъездной дороге… он со всех ног бежал на пляж, задыхаясь от соленой горечи в легких и, мечась зигзагами, обезумев от властного аромата моря, наконец, нашел нужное место и разрыл песок.
Пальцы, дрожа, привычно сомкнулись на черенке — и все же что-то было не так. Он стиснул зубы, взвесил палочку на ладони, потом переложил в левую руку, любовно погладил, зацепив пальцем зазубрину от того самого Круциатуса. Не могло быть сомнений — это его оружие. Грудь будто сдавил стальной обруч: он поднес обугленный кончик к виску и четко произнес:
— Обливиате: один, два, три, четыре, пять, шесть…
На десятой секунде рука опустилась; заклинание не работало, дерево было как мертвое. Глубокий вдох, обратно в правую, сомкнуть пальцы в кулак, и:
— Агуаменти… Люмос… Сектум! Сектум!!
Над вечерней водой с тоскливыми криками кружили чайки; море шепталось с берегом, шелестело ветром в хвое крон и дюнном кустарнике. Он отбросил бесполезную деревяшку и зарылся пальцами в волосы, роняя с искусанных губ капельки слюны. Потом встал, мелко дрожа в ознобе, и побрел обратно.
глава 3
Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла.
Он очень плохо помнил, как дошел до замка, как поднялся на третий этаж и попал к себе в спальню, отчаянно надеясь на то, что Фенрира там не будет. Но Фенрир там был — так и сидел на полу перед высыхавшей лужицей, уставившись в одну точку.
— Я не могу колдовать, — бросил он с порога, до странного безучастно, словно говорил о погоде.
— Так бывает. Магия возвращается… через какое-то время.
— Иди на хуй.
Он рывком собрал и скомкал влажные простыни, швырнул их на середину комнаты вместе с использованной для подкладки подушкой, потом перевернул матрас. На одной из досок кровати было ножом вырезано: «Доброй ночи!» и улыбающийся полумесяц.
Рудольф. Тридцать лет назад, когда брат уезжал в Хогвартс, а ему снились кошмары. Почему-то к горлу подступил комок, и он поспешно накрыл надпись тюфяком. Потянув упавшее с постели одеяло, лег в кровать и укрылся по уши, повернувшись к Грейбеку спиной, но все же приподнялся еще раз, чтобы задуть свечу. Казалось, что вервольф следил за каждым движением.
— А куда я… — хриплое дыхание и кашель в темноте. — Куда мне теперь?
— Я уже сказал: иди на хуй, — голос тонул в одеяле.
— К кому? К тебе, что ли? — снова этот глухой лающий смех с утробным подрыкиванием, от которого каждым нервом вибрировало тело, и даже воздух вокруг заколебался, пропитываясь звуком и запахом. А от шутливых, вроде бы, вопросов его снова бросило в дрожь.
Еще до того, как Эван Розье составил ему компанию за зеленым пологом, он неоднократно слышал двусмысленные намеки от дрочил с других курсов — в основном от тех, кто не знал о мрачной славе его рода и о брате-Пожирателе в частности. Пуще всех старались знаменитые гриффиндорцы, неразлучные до такой степени, что использовали, видимо, одну ночную вазу на четверых. Эту версию он озвучил на завтраке уже в первый месяц обучения, за что получил овацию от родного факультета и неделю отработок от профессора Макгонагалл. Сириус Блэк, злейший враг с раннего детства, не вынес насмешек и пытался сквитаться; однако, из резиденции на площади Гриммо полетели Громовещатели о предстоящей помолвке Беллы и Родольфуса, и «трижды безмозглой причине позора и седин» было под страхом смерти запрещено трогать будущего родственника. Остальные члены гриффиндорской квадриги не рыпались, и вскоре компания снова переключила свои усилия на Снейпа.
Но с годами, все же не рискуя «марать руки», неразлучники не гнушались распускать языки. За кудрявые волосы, которые всегда торчали в разные стороны, его прозвали «девчонкой», а позже – «сосунком». Когда в пятнадцать лет он за одно полнолуние покрылся щетиной, Блэк решил, что «сглючили» чары для вытирания соплей, но Джеймс Поттер его поправил:
— Нет, Сиря, — сосунок просто хочет казаться мужиком. Правда, Лестрейндж?
В тот месяц он уже превысил лимит отработок и, прикусив язык, промолчал.
— Смотри, не добалуйся в ванной, — щурясь, посоветовал Сиря, — а то стручок в лесу заблудится.
Поклонники заржали, как по команде. Он вскочил на ноги, трясущимися пальцами вытаскивая палочку, но Снейп дернул его за мантию и нечаянно повалил обратно на траву, вызвав новый взрыв гогота. Вдоволь насмеявшись, Блэк хлопнул по спинам дружбанов и отправился в Больничное крыло навещать хиляка Люпина.
— Подожди до вечера, — шепнул Север, все еще удерживая его за одежду. — Вот тогда мы им устроим...
окончание в комментариях
@темы: редкий пейринг, не мое, фики
-
-
20.05.2011 в 18:51