К слову о виселице.

Сорока на виселице.

1568. Картинная галерея, Городское собрание, Дармштадт.

Pieter Bruegel. Питер Брейгель, картины и гравюры .

Искусство Нидерландов 16-го века
Картина «Сорока на виселице» или «Пляска под виселицей» — последняя картина Питера Брейгеля. В картине «Сорока на виселице» сплелись и последние разочарования художника, и стремление возвратиться к былой гармонии, и сознание невозможности такого возвращения. Высоко взнесенная над миром точка зрительского обзора; крестьяне, легкомысленно пляшущие подле гигантских врат виселицы; далекий и непостижимый пейзаж, напоенный прозрачной солнечной пылью составляют тонкое своеобразие этой картины. Питер Брейгель очень высоко ценил картину «Сорока на виселице» и завещал ее своей жене Мейкен Кук. Эта картина у современников Брейгеля имела второе название — «Пляска под виселицей». Биограф Брейгеля Карель ван Мандер в своей «Книге о живописцах» дал простодушно-наивное истолкование сюжета: "Своей жене он отказал картину, изображающую сороку, сидящую на виселице, где под сорокой он разумел сплетниц, которых обрекали на виселицу". Однако это довольно узкое истолкование произведения. Изображённые Брейгелем персонажи не ужасаются, увидев виселицу, они давно к ней привыкли. В последний год жизни Брейгеля одолевала болезнь, которую Карель ван Мандер не называет, хотя упоминает об этом факте. Оценивая творческий путь художника, следует признать несомненным тот факт, что Питер Брейгель сконцентрировал в своем искусстве все достижения нидерландской живописи предшествующей поры. Безуспешные попытки позднего романизма отразить жизнь в обобщенных формах, более успешные, но ограниченные опыты Артсена по возвеличиванию образа народа вступили у Брейгеля в могучий творческий синтез. Собственно, обозначившаяся еще в начале века тяга к реалистической конкретизации творческого метода, слившись с глубокими философскими воззрениями художника, принесла грандиозные плоды. Работы следующего поколения нидерландских живописцев резко отличаются от творчества Брейгеля. Хотя главные события нидерландской революции падают на этот период, революционного пафоса в искусстве последней трети 16 века найти затруднительно. Влияние живописи Брейгеля сказалось косвенно в формировании мировосприятия, отражающего буржуазное развитие общества. Для художественных методов живописи характерны резкая конкретизация и приближение к натуре, чем подготавливаются принципы 17 столетия. Вместе с тем разложение ренессансной универсальности, всеобщности в истолковании и отражении жизненных явлений придает этим новым методам черты мелочности и духовной узости. Фламандская жанровая живопись в последней трети 16-го века переживает расцвет, но произведения ее лишены внутренней значительности. Традиции Брейгеля лишаются глубокого существа, в том числе и у его сына Питера Брейгеля Младшего, прозванного Адским (1564—1638). Жанровая сцена обычно или подчиняется пейзажу, как, например, у Лукаса и Мартина Валькенборхов, или выступает в обличье малозначительного бытового эпизода городской жизни, как у Мартина ван Клеве. История искусства.

@темы: Брейгель, не мое, живопись, художники

---

Новая тема.

Решила, что последняя тема для моего дневника смотрится неуместно. Немного прибралась по-хозяйски, сгустила красок, немного красного... и вот родные, уютные цвета радуют глаз. Да и птичку завела. Это на самом деле сорока, только косит под ворону, т.ч. не обращать внимания! ))

@темы: темы

---

Полет во мгле.

В ядовитом тумане, ты танцуешь на черной скале.
Дикие лошади на краю пропасти.
Их бег не остановить.
Пена на трепещущих губах.
Обреченность в глазах.
Ты танцуешь на заостренных камнях.
Они ждали твоей крови.
Дикие лошади проносятся мимо.
В их гривы вплетены ветряные нити.
Их путь заканчивается здесь.
Все предрешено и подковы в огне.
Серое небо в дырах и звезды осыпались.
Вечером пойдет снег,
Но твой танец закончен и яд сгустился.
Пришло время ступить за край
И вплести в волосы ветер.
Прощай. Лети им вслед…

@музыка: current 93 - i looked to the south side of the door

@темы: мой текст, стихотворения

---

О Городе...

Голод.

В снежной муке, Город пустой,
Дома из-за льда.
Близится полночь.
Здесь рыщет ветер неспроста,
Слышится вой.
Серые тени, в окнах слепых,
Стонут в тиши.
Безумный путник, забредший сюда,
Прочь поспеши.
Поздно!
Горячий багрянец омрачил белизну,
В сердце коготь воткнут.
Теперь ты Мой житель, безумный монах,
В снежном покрове лоскут.

@музыка: current 93 - i looked to the south side of the door

@настроение: Сплин

@темы: мой текст, стихотворения

---

Адов омнибус.

Полночь. От Бастилии до Мадлен больше совсем не видно омнибусов. Я ошибся: вот один появляется вдруг, как из под земли. Несколько запоздалых прохожих озирают его внимательно, ибо он, по-видимому, не похож на другие. На империале сидят люди с застывшими, как у дохлой рыбы, глазами. Они тесно прижаты друг к другу, и кажется, что жизни в них нет; впрочем, положенное число не превышено. Когда кучер стегает лошадей, впечатление таково, будто кнут движет его рукой, а не рука кнутом. Что должно думать об этом сборище диковинных и безмолвных существ? Кто они — лунные жители? Эта мысль временами напрашивается; но они больше похожи на трупы. Омнибус спешит к конечной остановке и, одолевая пространство, скрежещет по мостовой… Он уносится!… Но нечто бесформенное гонится исступлённо следом за ним в гуще пыли. «Остановитесь, молю вас, остановитесь… мои ноги распухли, я шагал целый день… я не ел со вчерашнего… родители меня бросили… я не знаю теперь, что делать… я хочу непременно вернуться домой, и я доберусь туда быстро, если вы мне дадите место… я восьмилетний ребенок, и я надеюсь на вас…» Он уносится!.. Он уносится!.. Но нечто бесформенное гонится исступлённо следом за ним в гуще пыли. Один из этих людей с ледяными глазами толкает локтем соседа и как будто высказывает ему недовольство стенаниями, которые, серебристо звуча, доносятся до его слуха. Тот едва заметно кивает ему в знак согласия и затем вновь погружается в оцепенение своего эгоизма, как черепаха под панцирь. В чертах остальных пассажиров читаются те же чувства, что и у этих двоих. Крики, с каждым мгновением все пронзительнее, ещё раздаются две три минуты. Видно, как распахиваются на бульваре окна и чья то испуганная фигура, с лампой в руке, бросив взгляд на проезжую часть, закрывает яростно ставню, чтобы более не появиться… Он уносится!.. Он уносится!.. Но нечто бесформенное гонится исступлённо следом за ним в гуще пыли. Лишь один юноша, погруженный в мечтательность среди этих каменных изваяний, испытывает как будто жалость к несчастью. В защиту ребенка, который, с болью в ножонках, рассчитывает их догнать, он не решается возвысить голос, ибо другие поглядывают на него презрительно и властно, и ему ясно, что против всех он бессилен. Упершись локтями в колени и в ладонях сжав голову, он вопрошает себя с изумлением, таково ли оно и впрямь — то, что названо человеческим милосердием. Он согласен теперь, что это всего лишь пустые слова, которых не найдёшь даже в словаре поэзии, и он сознаётся искренне в своем заблуждении. Он говорит себе: «Стоит ли, в самом деле, думать о малом ребенке? Забудем его». Но уже покатилась по щеке подростка, который кощунствовал лишь минуту назад, обжигающая слеза. Он мучительно потирает лоб, как будто хочет рассеять завесу, пеленой отуманившую его мысль. Он яростно, хотя и тщетно, рвётся прочь из эпохи, в какую его занесло; он чувствует, что ему нет в ней места, и, однако, не может её покинуть. Чудовищная тюрьма! Мерзкая предопределенность! Ломбано, я отныне доволен тобою! Я неотрывно за тобою наблюдал, покамест лицо мое дышало общим с окружающими равнодушием. Подросток, движимый негодованием, встаёт и намеревается удалиться, чтобы не соучаствовать в дурном поступке. Я киваю ему, и он снова садится рядом… Он уносится!.. Он уносится!.. Но нечто бесформенное гонится исступлённо следом за ним в гуще пыли. Крики вдруг обрываются, ибо ребенок споткнулся об острый торец и в падении расшиб голову. Омнибус исчез на горизонте, и перед глазами осталась лишь безмолвная улица… Он уносится!.. Он уносится!.. Но нечто бесформенное больше не гонится исступлённо следом за ним в гуще пыли. Взгляните-ка на этого тряпичника, который проходит, согнувшись под тяжестью бледноватого фонаря; его сердце отзывчивей, чем у всех ему соприродных в омнибусе. Вот он поднял ребенка; будьте уверены, он его вылечит и не оставит, подобно родителям. Он уносится!.. Он уносится!.. Но с того места, где тряпичник стоит, его пронзительный взгляд гонится исступленно следом за ним в гуще пыли!… Племя тупое и слабоумное! Ты раскаешься в своём поведении. Это я тебе говорю. Ты в этом раскаешься, погоди! ты в этом раскаешься. Моя поэзия только и будет крушить человека, этого лютого зверя, и Творца, который не должен был создавать подобную нечисть! Тома, до конца моих дней, будут нагромождаться горой, но в них не найдут ничего, кроме этой единственной мысли, вечно живущей в моей душе!

@музыка: Placebo - Post blue

@темы: не мое, Лотреамон, тлен поэзии

---

Сад праха.

Дивный сад охвачен огнем.
Знойное дыханье.
Треск деревьев как музыка агонии.
Великое кострище.
Горящая лань гарцует.
Терпкое зловоние.
В ее черных газах пламя и безумие.
Укажите ей путь.
Нынче чудный сад в огне.
Прах к праху.
В воздухе кружит пепел.
Первый снег.
Мотыльки с опаленными крыльями.
Болотные огоньки.
Сегодня сказочный сад в огне.
Спасения не будет.
Диковинные деревья черны.
Трупные свечки на могиле испуганной лани.
Укажите ей путь.

@музыка: Rotting Christ - Sanctimonius

@настроение: Прах к праху

@темы: мой текст, стихотворения

---

О Фантоме, носившим змею на шее...

Эрик Станислаус Стенбок

О Фантоме. Биография Стенбока.

Если зайти в какой-нибудь английский букинистический магазин и спросить книги Эрика, графа Стенбока, продавец в лучшем случае пожмёт плечами; большинство антикваров это имя и слыхом не слыхивало, не говоря уж о том, чтобы держать книги Стенбока в руках. Он нечто вроде литературного фантома. Однако, как бы то ни было, при жизни писателя вышли 4 книги:

– Любовь, Сон и Смерть (1881?): томик стихов на 43 страницы, ныне крайней редкости.

– Мирт, рута и кипарис (1883): тоже книга стихов, на этот раз объёмом в 67 страниц. И тоже легендарной редкости.

– Тень смерти (1893): ещё один том стихов, толщиной в 79 страниц, один раз переиздававшийся в серии "Дегенерация и регенерация. Тексты эпохи премодерна" в составлении Йена Флетчера и Джона Стока (1984)

Во многих его стихотворениях отражена страстная одержимость беркширским юношей Чарльзом Бертрамом Фулером, скончавшимся от чахотки в возрасте 16 лет. Современник Стенбока Лайонел Джонсон считал стихи знакомого плохими, но о нём самом отзывался с восхищением.

– Эскизы (этюды) смерти (1884). Эта книга – единственный том прозы Стенбока. Её тоже переиздавали в 1984 году в выше названной серии в качестве репринта, а в 1996 году издательство Дуртро Пресс книгу набрали по-новому, добавив рассказ "Другая сторона" и 2 рассказа Бальзака в переводе Стенбока. Тираж составил 300 пронумерованных экземпляров и ещё 90 также пронумерованных экземпляров в последующем 1997 году.

Наряду с этим в 1883 году вышел чудесный рассказ на тему оборотней "Та сторона" в журнале "Спирит Лэмп" ("The Spirit Lamp"), издаваемым другом Оскара Уайльда лордом Альфредом Дугласом и содержащим, кроме произведений самого Уайльда, вещи Макса Бирбома, Дж. А. Симондса и других выдающихся авторов Fin de Siecle; то есть Стенбок оказался во вполне хорошей компании.

Однако, вместе с тем как Бирбом, Дуглас (хотя главным образом из-за скандала, который привёл Уайльда к низвержению с трона бога эстетов), Уайльд и Симондс по сей день очень известны, Стенбок, кажется, впал в забвение. Лишь в последнее время ситуация несколько исправилась, прежде всего с тех пор, как лондонское издательство "Дуртро Пресс" переиздало маленьким тиражом "Этюды смерти", а также опубликовало том с неизвестными рассказами Стенбока под названием "Дитя души и другие истории".

Куда же делись его книги? Известно, что семья Стенбока выразила неудовольствие гомоэротическими чувствами, выраженными в первой его книге стихов "Любовь, сон и мечты", и вполне возможно, что после его смерти оставшиеся экземпляры книг, изданных в основном за счёт автора, были уничтожены. Уцелела лишь их малая часть, на которой и основывалась легенда о Стенбоке.

Так кем же был этот таинственный аристократ? Аутсайдером? Больным? Извращенцем?

Декадентом? Гением?

Он был всем этим – одновременно. У. Б. Йетс назвал Стенбока "учёным, знатоком, пьяницей, поэтом, извращенцем, человеком на редкость обаятельным". Артуру Саймонсу он показался "странным, фантастическим, возбуждённым, эксцентричным, экстравагантным, мрачным и извращённым". Как с сарказмом заметил современный критик, его сочинения похожи на "намеренную и истеричную пародию... на юного декадента... безграничная манерность, притворный мистицизм и притворное эстетство, абсурдная мешанина из неоязычества и неокатолицизма... ". Всем необходима вереница эпитетов, чтобы описать необычайную личность графа Эрика Стенбока. За недолгую жизнь он произвёл столь сильное впечатление на современников, что оставшихся в мемуарах легенд и анекдотов о нём гораздо больше, чем откликов на его сочинения.

Станислаус Эрик, граф Стенбок родился 12 марта 1860 года в Тирлестейн-холл (Thirlestaine Hall), Челтенхем. Его родителями были Эрих Фридрих Дитрих Магнус Стенбок, граф де Боргес и барон де Топра, и Люси София Стенбок, урождённая Фрерихс, дочь немецкого коммерсанта, покинувшего Бремен в поисках счастья в Англии. Отец Эрика родился в Нарве, служил в рядах русской армии в Санкт-Петербурге и на Кавказе, в 1857 году удалился в отставку, когда отец передал ему большие фамильные владения в Эстонии.

Небольшой викторианский замок, в котором родился Эрик, Фрерихс построил во второй половине 50-ых годов 19-го столетия.

Брак Стенбоков был, видимо, не безоблачным; Эрих Фридрих был запойным пьяницей и умер уже вскоре после рождения сына, а именно 15 апреля 1861 года, в одном из своих владений в возрасте 27 лет. Люси София была, по словам современников, "сложной" персоной, так что маленький Эрик имел все предпосылки сделаться странным – и эти ожидания подтвердил в полной мере.

В возрасте 4 лет он получил отчима. Робкий и добродушный Фрэнк Моветт работал в казначействе и изрядно отличался от странного недолгожителя-аристократа, каким был его предшественник в фаворе Люси Софии Фрерихс. От брака с последней у него было три сына и три дочери, для которых он был хорошим отцом – точно так же, как и для Эрика, тем не менее не любившего, если не сказать ненавидевшего, отчима.

В 1866 году скончался дед Эрика, Йохан Андреас Фрерихс, оставив внуку большую сумму денег с условием выплаты по достижении двадцати одного года.

В 1874 году семья продала Тирлестейн-холл и переехала в усадьбу Висдин-холл (Withdeane Hall) близ Брайтона. На ближайшую пасху Эрика отправили учиться заграницу, а именно в Визбаден, где проживала двоюродная бабушка по материнской линии, баронесса Теодора фон Кнооп. Позже Эрик получал частные уроки, а в апреле 1879 года поступил в Баллиол-колледж в Оксфорде. Говорят, что часть своего детства он провёл в России; его жизненный путь в это время прослеживается с трудом и не полностью. Далее, он некоторое время прожил в Бад Райхенхалле (Германия), где его дядя с материнской стороны Йозеф Карг фон Бебенбург имел большое имение. Все эти многочисленные пребывания за границей, происходившие по желанию отца Эрика и его семьи, сделали молодого Стенбока чужаком в собственной стране – Англии, стране его рождения. В Бад Райхенхалле он, напротив, чувствовал себя очень хорошо в семье Каргов. Эрик тесно сдружился с обеими дочерьми и сыном Каргов, которые были моложе его более чем на 10 лет. Самым сердечным было его отношение к Габриеле Карг (родилась в 1870 году). Её имя, изменённое на мужской лад, появляется в некоторых рассказах Стенбока (например, в "Другой стороне" и "The True Story of a Vampire"). Эти пребывания заграницей – и, конечно, его связь с Эстонией – причина того, что Эрик, граф Стенбок превосходно мог читать, писать и говорить по-немецки. Однако свои литературные труды он сочинял исключительно на английском языке, который был для него по-настоящему родным.

В Оксфорде он пробыл всего лишь четыре семестра: это место ему не подходило. Там была ещё жива память об Уайльде; во всех углах пахло литературой и искусством. Стенбок тоже испытал себя в этом занятии, написав стихи, вышедшие в конце концов под названием "Любовь, сон и смерть" в 1881 году, когда Стенбок уже покинул Оксфорд. Из этой тоненькой книжечки мы узнаём о скорбящем любовнике, у которого друзья отбили его большую любовь. Сердце любовника не выдерживает насмешек всего света. А в конце мы узнаём, что эта большая любовь – некий молодой человек. Может быть, с этим откровенным намёком на гомосексуальность связан уход Стенбока из Оксфорда? В викторианской Англии гомосексуализм строго преследовался: достаточно вспомнить процесс Уайльда. Может быть, его вынудили уйти?..

Эрик уехал в Эстонию, точнее говоря в Калк (Кузаль), владения покойного отца, которые однажды станут его собственными. Ещё был жив дед, граф Магнус, управлявший гигантскими владениями Стенбоков (Калк или Кузаль, Кида, Кёнда, Нойенхоф). Господский дом в Калке, построенный в 1765 году, был большим, впечатляющим, меланхоличным и радостным одновременно; располагался на опушке протяжённого леса. В огромном доме якобы водились привидения; все Стенбоки верили в это, а один член семьи мог предсказывать смерть других людей… Дыханием чуда и мистики был овеян этот старинный род.

В 1882 году Эрик Стенбок вернулся в Англию; здоровье его было хрупким, и финансовое положение ухудшилось. В 1884 году ему даже пришлось бежать от кредиторов, сначала в Брюгге, потом в Антверпен. Наконец, в 1885 году умер его дед граф Магнус, завещая наследство Эрику. Отныне он был чудовищно богат, и его потянуло в Эстонию.

В страстную пятницу 1885 года Эрик прибыл в Калк. В господском доме жило множество людей:члены семьи, слуги, гувернантки, то есть все те люди, составлявшие большое дореволюционное хозяйство. Одна из кузин Эрика, Карен, без памяти влюбилась в своего родственника, старше её на 10 лет, но её родители запретили брак. Да и Эрик, кажется, не особенно был заинтересован в брачных отношениях, что понятно, если соотнести его ранние стихи и жизнь.

Годы в Калке Эрик превратил в сказку. Он жил вместе со слугой один в анфиладе комнат самого верхнего этажа дома. Просторная комната с четырьмя большими окнами и обоями макового цвета была полностью уставлена оранжерейными растениями и меблирована большим письменным столом, пианино, несколькими стульями и множеством мягких кушеток. На полу лежали шкуры самых разных животных, на стенах висели картины Уотса, Берн-Джонса и Росетти. Странное впечатление, исходившее от этой комнаты, ещё больше усиливалось красной лампой, но самым странным была звериная компания, размещённая тут же. По полу ползали черепахи; туда-сюда прыгала обезьяна по кличке Троша, носившая алую шаль, а змея (питон), иногда выпускаемая из клетки, извивалась среди растений. Её кормили живыми крысами. Кроме того в комнате стоял террариум с жабами, ящерицами и саламандрами. Стенбок был привязан ко всем этим тварям, но испытывал интенсивное отвращение к свиньям и не переносил их даже на вид. По утрам он часто появлялся в своём фантастическом японском халате с живой змеёй вокруг шеи. Он позволял ей заползать в рукав – к великому ужасу присутствующих. Спальня Эрика бесконечно привлекала детей. Она была выкрашена в голубой павлиний цвет. Над мраморной каминной полкой был сооружён большой алтарь, драпированный со всех сторон восточными шарфами, павлиньими перьями, лампами и розовыми венками. В центре стояла зелёная бронзовая статуя Эроса. Постоянно горел крошечный огонь, а ароматическая смола в медной чаше парфюмировала воздух. Пол был устлан толстым ковром из Смирны, а над кроватью помещалась большая пентаграмма, призванная отгонять злых духов (он создал собственную религию, сотканную из буддизма, католицизма и идолопоклонничества). Обычно Стенбок, облачённый в зелёный костюм и оранжевую шёлковую сорочку, возлежал на кровати посередине переливчато-синей комнаты и курил опиум в окружении зрителей: раскачивающегося попугая, целой клетки с голубями и интенсивно пахнущей обезьяны, обосновавшейся на какой-нибудь мебели. Всюду ползали черепахи, мыши носились как угорелые вокруг кровати, на который лежал их повелитель в плену грёз, слишком удивительных и поэтому не поддающихся описанию. Опиумом он увлекался скорее серьёзно, чем для расслабления, и курил его с соблюдением ритуалов. Этот период описан Мери Смит, которая со своим мужем, однокашником Стенбока, однажды навестила его на Рождество: "Обстановка комнат графа Стенбока отличалась особым эстетизмом: лампады перед многочисленными статуями Будды, Эрота и других богов. Он говорил, что во время учёбы в Оксфорде они с другом (в настоящее время безумным) меняли вероисповедание каждую неделю... В своей комнате он держал ручных змей, ящериц, жаб и саламандр, и – что гораздо хуже – собрание мрачных пессимистичных картин Симеона Соломона в духе Россетти. В саду у него был зверинец с тремя оленями, медведем и лисой... "

В Калке Эрик инсценировал театральные постановки – как уже прежде в Бад Райхенхалле – и вместе с кузинами и кузенами основал "Клуб идиотов". Сохранились интересные фотографии клуба. Члены его устраивали сумасшедшие представления; например, однажды напугали семейного врача, разведя огонь на каменном полу входного холла и расположив вокруг костра группу цыган – гостей Эрика. Для Эрика Стенбока это было безумно счастливое время, и совершенно не понятно, почему он внезапно покинул Колк и больше туда никогда не возвращался.

По-видимому, весной 1887 года Эрик вернулся в Англию – как раз вовремя, чтобы пережить начало 90-ых годов, выдающийся период английской литературы и изобразительного искусства. Уолтер Патер, Обри Бердслей, У. Б. Йетс, Киплинг, конечно, Уайльд, Саймонс, Доусон – собралось молодое поколение деятелей искусства, наложившее неизгладимый отпечаток на следующее десятилетие. Стенбок осел в центре этого движения: в Лондоне. Он был богат, заводил знакомства, но всё-таки оставался одинок. Взрывы радости сменялись тяжёлой депрессией.

Он свёл личное знакомство с Бердслеем и даже с Уильямом Батлером Йейтсом, которого однажды пригласил поужинать. Будто бы существует сообщение Йейтса об этой встрече, но, к сожалению, не опубликованное.

Он встречался с молодым поэтом Эрнестом Рисом (Rhys), описывающим Стенбока так: "Он был маленьким, очень симпатичным; мелкие соломенного цвета кудри обрамляли круглое, мягкое лицо с фарфорово-голубыми глазами. Он задерживался в дверях, вытаскивал из кармана маленькую золотистую колбу с духами, увлажнял ими кончики пальцев, проводил пальцами по волосам и только потом приветствовал хозяйку". Трансвестизм был, по-видимому, способом его самовыражения. Его обесцвеченные волосы достигали плеч, он носил яркие шёлковые сорочки и восточные наряды, красил ногти, сильно душился и обвешивался драгоценностями.

В Лондоне, где Стенбок поселился в доме 11 на Слоан-террас (Sloane Terrace 11), он точно так же обставил комнату по своему самобытному вкусу, держал экзотических птиц. Снова горел красный фонарь, на этот раз между статуей Будды и бюстом Шелли, а облака благовоний и духов наполняли воздух. Артур Саймонс описывает обиталище Стенбока как "некий дом, скорее на отшибе, стоящий в ряду домов, где обитало несколько вырожденцев", а самого Стенбока как "одно из самых бесчеловечных созданий человеческих, с какими я только сталкивался; бесчеловечное и ненормальное; вырожденец, наделённый не знаю сколькими пороками". Едва ли Стенбок бывал в Лондоне днём, хотя и свёл шапочное знакомство с поэтами-декадентами и периодически делился деньгами и кровом с неудачливым художником Симеоном Соломоном. Он вёл ночной образ жизни. По природе Стенбок был отшельником и знал, что жжёт свечу с обоих концов. В надежде замедлить саморазрушительную инерцию Стенбок окружил себя миром искусственной, ритуализированной роскоши.

Приглашения Стенбока на ужин немного отклонялись от нормы. Не говоря уж о том, что он предпочитал жареного павлина, порой обстановка была довольно-таки странной. Однажды гости званого ужина обнаружили вместо стола гроб. По мановению Стенбока крышку гроба открыли – под ней была сокрыта изысканная еда. Также говорят, что он принимал пищу, сидя в гробу с ручной жабой на плече. В его доме между бюстами Шелли и Будды горела красная неугасимая лампада, а по комнатам летали длиннохвостые попугаи и ара. В доме было душно от воскуряемого ладана и дыма опиума, а сам хозяин сидел перед пылающим камином, поглощённый своим кальяном.

Ещё существует легенда, по которой однажды Стенбока навестил в лондонской квартире Оскар Уайльд, чьё любопытство было возбуждено эксцентричным поэтом. Уайльд вошёл в помещение с горящей красной лампой между Буддой и Шелли в то время, как Стенбока там не было. Поскольку Уайльд был завзятым курильщиком, его первым импульсом стало подойти к горящей лампе и прикурить от неё сигарету. Как раз в этот момент появился Стенбок и, увидев святотатство, с криком упал в обморок.

Уайльд слегка подтолкнул носком туфли лежащего без чувств хозяина, но так как тот не пошевельнулся, он глубоко затянулся сигаретой и покинул квартиру. Как уже было сказано, это легенда, за которую некому поручиться кроме Рисa, а на него не всегда можно полагаться в таких вещах. Рис был тем, кто уговорил Стенбока перевести несколько историй Бальзака. Вместе с Мо Эйди (More Adey) Стенбок принялся за работу, и в 1890 году вышел их совместный перевод.

Как и в Эстонии, в Англии тоже скоро возник "Клуб идиотов"; есть фотографии его членов, закутанных в простыни, держащих в руках бессмысленные предметы и таким образом вполне соответствующих "возвышенному" названию клуба – освежающая позиция по отношению к так называемой серьёзности мира, против которой Стенбок пытался бороться изо всех сил. Эрик описывал это так: "Мы выброшены из рая, куда больше никогда не сможем вернуться, но ужас и мерзости жизни немного смягчаются способностью к смеху".

В 1890 году переезжает внутри Лондона, а именно на Глостер-уолк, 21 (Gloucester Walk 21), на вершину Кэмден-хилла. Там в саду рос боярышник, к которому он испытывал глубокую эмоциональную тягу. С его здоровьем, и без того неважным, дело обстояло всё хуже и хуже, – одной из причин был алкоголизм: Джонсон жаловался на "дьявольскую" смесь напитков, которую Стенбок ему предлагал. Граф не только ослаб физически, но и был фаталистически одержим смертью. Он всё ещё давал великолепные обеды, сам же не переносил ничего, кроме хлеба и молока. Он перестал развлекать гостей игрой на рояле. Взгляд его был затуманен, появилась смертельная бледность. Видимо, ради здоровья он совершал поездки за границу (куда, неясно, может быть, в Россию), но пользы от этого не было никакой. В 1890 или 1891 году он вернулся в Бад Райхенхалль, также ездил во Французскую Ривьеру и в Истрию; детали этих поездок неизвестны.

Наряду с физическими недугами cтали сказываться последствия его душевных проблем. В Висдин-холле он терзал домашних манией преследования и белой горячкой, и столь запугал юных Моветтов, что их пришлось отселить в дальние комнаты. Он начал страдать бредом преследования, а его сопровождение в путешествиях было более чем причудливым: кроме человеческого эскорта (в основном двух тётушек), там присутствовали собака (что само по себе ещё нормально), обезьяна (до некоторой степени тоже нормально) и… кукла в натуральную величину, бывшая, по непоколебимому убеждению Эрика, его сыном, которую он называл „le petit comte“ (маленький граф). Он должен был видеть её каждый день, а, когда её не было поблизости, справлялся о её здоровье. Её здоровье было очень важно для него. Стенбоки считали, что некий недобросовестный монах – или, возможно, иезуит, – вымогает у него изрядные суммы денег под предлогом оплаты за обучение куклы. Полное мракобесие!

В июне 1893 года вышел его рассказ "Другая сторона" в журнале „The Spirit Lamp“, издаваемом лордом Альфредом Дугласом – любовником Оскара Уайльда – и соответственно ориентированном на гомосексуальные темы. Этот журнал уже тогда пользовался большим уважением. Сегодня за полные номера приходится платить совсем не малые деньги. Впервые произведение Стенбока получило широкое распространение.

В 1893 году вышел его последний сборник стихов, мрачно озаглавленный "Тень смерти", содержащий множество горьких воспоминаний о жизни поэта и предчувствие грядущего конца.

В том же году Стенбок составил завещание – признак того, что он чувствовал приближение конца. Несмотря на странности, его ни в коем случая нельзя было назвать помешавшимся умом. Напротив, он был во многих смыслах очаровательным и остроумным собеседником.

В 1894 году вышли, наконец, "Этюды о смерти. Романтические сказки" – книга, обеспечившая Стенбоку память потомков. Изумительную обложку (фронтиспис) (совы, летучие мыши, могилы и геральдический знак Стенбоков – посох, увитый змеёй) он разработал сам. Но и эта маленькая книга – как прежде его стихи – была едва замечены публикой. Семь рассказов отличает оригинальное воображение и живой стиль, весьма далёкий от меланхолии его стихов.

Между тем Стенбок заболел циррозом печени. Зимой 1894 – 1895 гг. болезнь находилась уже в прогрессирующей стадии. Зима была страшно холодной и задыхалась от снега. Всё же Стенбок пережил её. Казалось, он ещё раз хотел увидеть весну, прежде чем вступить в царство своей опиумной фантазии. 26 апреля 1895 года он умер в Висдин-холле, доме матери. Юные Моветты и их друзья репетировали в этот день весёлую пьеску в гостиной, когда Эрик агонизировал в своей комнате. Поскольку их мать была смертельно больна (опекаемая дочерью Маргарет, она не допускала к себе других членов семьи), должно быть, они просто пытались поднять себе настроение. В день своей смерти Эрик, пьяный и разгневанный, видимо в приступе белой горячки, пытался ударить кого-то кочергой и свалился в камин с кровоизлиянием в мозг, которое положило конец его подточенному циррозом организму. Люси Моветт ненадолго пережила своего сына. Она скончалась в Висден-холле 14 октября 1896 года.

Весной 1895 года Лондон был потрясён трагедией Оскара Уайльда. Процесс нашёл отклик во всех слоях английского общества. Росс и Эйди были, разумеется, заняты поддержкой Оскара.

Вряд ли кто-нибудь принял к сведению конец этой молодой трагической жизни, потому что как раз в этот день начался шумный процесс против Оскара Уайльда – присяжные не пришли к согласию по составу обвинений.

1 мая Эрика Стенбока похоронили на католическом кладбище в Брайтоне; всё-таки некоторые родственники и друзья проводили его в последний путь. Перед погребением из тела изъяли сердце и отправили в Эстонию – туда, где он провёл самое счастливое время своей жизни. Сердце заложили в стеклянную урну и поставили в шкаф, вделанный в стену церкви (церковь Св. Лаврентия 14 века сохранилась до сих пор), ключ от которого хранил пастор. Каждое воскресенье, идя в церковь, дети Калка (ныне посёлок Куусалу) разглядывали сердце. Те, кто в жизни были ему дороже всех, сохранили память о нём и после смерти.

И последнее:в тёмную ненастную ночь дядя и наследник Эрика Михель, граф Стенбок, сидел в своём кабинете в Колке. Тут он услышал чей-то голос. Он отложил перо и выглянул в окно. Он узнал лицо Эрика, прижавшееся к оконному стеклу – бледное и мокрое от слёз. На следующий день граф получил телеграмму с известием о смерти Эрика; он умер в ту самую секунду, в которую показался родственнику в Эстонии...



Добавление: в 1999 году в издательстве "Блитц" вышел немецкий перевод "Этюды смерти", включающий как оригинальный состав сборника, так и рассказ "Другая сторона", выходивший в своё время отдельным изданием. В книге, написанной в лёгком, простом французском стиле, Стенбок изображает ужасы умирания, безумия и сверхъестественного. Особенно интересна история об оборотнях "Другая сторона" и "Истинная история одного вампира", гомосексуальная история о вампире, своего рода ответ на "Кармиллу" Ле Фаню, только с точки зрения мужского гомосексуализма. Рассказ, однако, не достигает эмоциональной интенсивности и психологической глубины произведения ирландского автора.

Музыкант и издатель Дэвид Тибет в своём издательстве "Дартро" издал все написанные произведения графа Стенбока, как выходившие при жизни автора, так и оставшиеся неопубликованными.
Библиография (прижизненные издания)
Love, Sleep and Death (стихи "Любовь, Сон и Смерть", Оксфорд и Лондон 1881?)
Myrtle, Rue and Cypress (стихи "Мирт, рута и кипарис", 1888, Лондон)
The Shadow of Death (стихи "Тень смерти", 1893, Лондон)
Studies of Death (рассказы "Этюды о смерти", 1894, Лондон)
Hylas
Narcissus
The Dead of a Vocation
Viol d’Amour
The True Story of a Vampire
The Egg of the Albatross
The Worm of Luck
The Other Side ("Та сторона", рассказ, журнал "The Spirit Lamp" – "Спирит Лэмп", 1893 год)
Новеллы Бальзака (1890, две из всех новелл в переводе Стенбока): Christ in Flanders, A Passion in the Desert
Переводы на русский
"Триумф зла", серия "Creme de la Creme", издательства "Kolonna Publications" и Митин журнал, 240 стр., 2005 год
Дэвид Тибет "К русским читателям Эрика Стенбока"
Джереми Рид "Сто лет отсутствия"
Гилас – Hylas
Нарцисс – Narcissus
Гибель призвания – The Death of a Vocation
Виола д’аморе – Viol d’Amour
Яйцо альбатроса – The Egg of the Albatross
Правдивая история вампира – The True Story of a Vampire
Червячок удачи – The Worm of Luck
Та сторона – The Other Side
Миф о Панче
Мазурка мертвецов
Дитя души – The Child of the Soul
Жирандола – La Girandolla
Святой Венанций наших дней – A Modern St. Venantius
История наплечника – The Story of a Scapular
Фауст
Королевский бастард, или Триумф зла
Сохранённая тайна
Митин журнал, № 60, 2002 год
Правдивая история вампира
Святой Венанций наших дней
Жирандола
История наплечника

«Ученый, знаток искусства, пьяница, поэт, извращенец, обаятельнейший из людей» У. Б. Йейтс.

Граф Эрик Стенбок (1860-1895) происходил из шведско-немецкой аристократической семьи, владевшей обширными поместьями в Эстонии, но почти всю жизнь провел в Англии. Эксцентрик, опиоман, уранист, декадент, - Стенбок жил в мире грез, выбирался из дома только по ночам и не расставался с деревянной куклой, которую считал своим сыном. Он умер в первый день суда над Оскаром Уайльдом, и почти все экземпляры сборников его стихов и прозы были уничтожены родственниками после его смерти.
Лишь в конце XX века музыкант Дэвид Тибет (Current 93) разыскал в архивах и издал "романтические истории" Стенбока. Они и вошли в эту книгу - первое собрание прозы графа Стенбока на русском языке.


Эрик Стенбок. БИБЛИОГРАФИЯ

Основные произведения
Сборники стихов
Love, sleep & dreams : a volume of verse. — Oxford : A. Thomas Shrimpton & Son ; Simpkin Marshall & Co, 1881?
Myrtle, rue and cypress : a book of poems, songs and sonnets. — London : Hatchards, 1883
The shadow of death : poems, songs, and sonnets. — London : The Leadenhall Press, 1893
On the freezing of the Baltic Sea. — Timothy d’Arch Smith, 1961
The shadow of death ; Studies of death (Degeneration and regeneration : texts of the premodern era). — New York : Garland Pub., 1984
Love, sleep & dreams : a volume of verse. — Harleston : Hermitage Books, 1992
Myrtle, rue and cypress : a book of poems, songs and sonnets. — Harleston : Hermitage Books, 1992.
The collected poems of Count Stenbock. — London : Durtro, 2001.
Рассказы
Studies of death : romantic tales (London : David Nutt, 1894)
The shadow of death ; Studies of death (Degeneration and regeneration : texts of the premodern era). — New York : Garland Pub., 1984
The true story of a vampire. — Edinburgh : Tragara Press, 1989
Studies of death : romantic tales. — London : Durtro Press, 1997.
The child of the soul. — London : Durtro, 1999
A secret kept. — London : Durtro Press, 2002
The king’s bastard or, the triumph of evil. — London : Durtro Press, 2004.
Эссе
The myth of Punch. — London : Durtro Press, 1999.
Пьесы
La Mazurka des Revenants : a serious extravaganza in six parts. — London : Durtro Press, 2002.
Публикации на русском языке
Святой Венанций наших дней. Жирандола. История наплечника: Рассказы. //Пер. С. Трофимова. Митин журнал, № 60, 2002.
Та сторона. Дитя души. Фауст: Рассказы //Пер. С. Трофимова, В. Вотрина. Митин журнал, № 62, 2005.
Триумф зла. Тверь: Kolonna publications, 2005, 240 с (Crème de la Crème) (сборник включает практически всю сохранившуюся прозу).
Литература

Тибет Д. Граф Эрик Стенбок: краткая справка о жизни и творчестве. Рид Дж. Сто лет отсутствия: Граф Эрик Стенбок. В кн.: Э. Стенбок. Триумф зла. Тверь: 2005.

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ВАМПИРА

Истории о вампирах обычно происходят в Стирии; моя - не исключение. Надо сказать, что Стирия совершенно не похожа на романтическое место, предстающее в описании людей, никогда там не бывавших. Это скучная равнинная страна, прославленная лишь своими индюками, каплунами, да глупостью обитателей.

Вампиры обычно приезжают по ночам, в каретах, запряженных парой черных лошадей. Наш вампир прибыл вечером - на банальном поезде. Вы можете подумать, что я шучу или что имею в виду финансового вампира. Но нет, я говорю серьезно. И человек, о котором пойдет речь, был настоящим вампиром существом, опустошившим мой дом.

Обычно вампиров описывают как смуглых людей зловещей красоты. Однако этот вампир, напротив, был белокурым и на первый взгляд ничем зловещим не отличался. У него было симпатичное лицо, но я бы не назвала его невероятным красавцем.

Да, он разорил наш дом, погубил сначала брата, которого я обожала, а затем моего дорогого отца. И, тем не менее, я должна признать, что тоже стала жертвой его чар и, вопреки всему, не питаю к нему враждебных чувств.

Несомненно, вы читали в различных газетах о "Баронессе и ее питомцах". Я хочу рассказать о том, как же случилось так, что я растратила большую часть своего состояния на приют для бездомных животных.

Теперь я старуха, а в ту далекую пору, о которой пойдет речь, мне было лет тринадцать. Сперва опишу наше семейство. Мы были поляками, семья Вронских, и жили в замке в Стирии. Круг домочадцев был ограничен и, если не считать слуг, состоял из отца, бельгийки-гувернантки, - достопочтенной мадемуазель Воннер, - моего брата и меня самой. Позвольте мне начать с отца: он был стар, и мы с братом появились на закате его жизни. Мать я совсем не помню. Она умерла при родах моего брата, который был младше меня на год с небольшим. Отец занимался наукой и постоянно читал малопонятные книги, написанные на множестве незнакомых мне языков. У него была длинная седая борода, а на голове обычно носил черную бархатную ермолку.

Как он был добр к нам! Доброта его не поддается описанию. Однако я не была его любимицей. Сердце отца принадлежало Габриелю - или Гавриилу, - так мы произносили это имя по-польски... А чаще всего называли его по-русски Гаврилой. Я, конечно же, имею в виду своего брата. Он очень походил на маму, чей единственный портрет - вернее, легкий набросок мелками - висел в кабинете отца. Нет, нет, я никогда его не ревновала: милый брат был и будет нетленной любовью моей жизни. И это ради него я содержу сейчас в Вестбернском парке приют для бродячих собак и кошек.

В ту пору, как я уже сказала, я была еще ребенком. Меня звали Кармилой. Мои длинные спутанные волосы не хотели ложиться в прическу, не слушались гребня. Я не была хорошенькой - по крайней мере, глядя на фотографии той поры, не решусь назвать себя привлекательной. И в то же время мои черты на этих пожелтевших снимках могли бы привлечь внимание лукавая несимметричность линий, дерзкий рот, большие непокорные глаза.

Меня считали озорной девчонкой, но в шалостях я уступала Габриелю. Во всяком случае, так утверждала мадемуазель Воннер. Скажу, что она была очень приятной дамой средних лет, отлично говорила по-французски, хотя и была бельгийкой, и могла объясниться по-немецки, языке, на котором говорят в Стирии.

Мне трудно описывать брата. В нем чувствовалось что-то странное и сверхчеловеческое (наверное, лучше сказать проточеловеческое) - нечто среднее между животным и божеством. Возможно, греческое представление о фавне может отчасти проиллюстрировать мои слова, но и оно не совсем верно. У Габриэля были большие и раскосые глаза, как у газели. Вечно спутанные волосы напоминали мои. Нас вообще многое объединяло. Я однажды слышала, что моя мать происходила из цыган - очевидно, этим и объяснялась наша необузданная и врожденная дикость. Но если я считалась непослушным ребенком, то Габриель был просто воплощением свободолюбия. Ничто не могло заставить его носить ботинки и чулки. Он надевал их только по воскресеньям и лишь в эти дни позволял расчесывать волосы - конечно, мне и больше никому.

Как описать его прекрасные губы, изогнутые в виде "en arc d'amour"! Глядя на них, мне всегда вспоминался строка из псалма: "Красота изольется с уст твоих, ибо будет с тобой навеки Божья милость". Уста, которые, казалось, изливали само дыхание жизни! А это гибкое, подвижное и стройное тело!

Он бегал быстрее оленей; прыгал, как белка, по самым верхним ветвям деревьев. Брат был олицетворением живой природы. Нашей гувернантке не всегда удавалось усадить его за уроки, но, если он уступал ее уговорам, то учился с необычайной быстротой. Он умел играть на всех инструментах, хотя, к примеру, скрипку держал как угодно, но только не принятым способом. И больше всего ему нравились дудочки, которые он сам вырезал из тростника или тонких веточек. Мадемуазель Воннер пыталась приобщить Габриеля к игре на пианино, но ей это не удалось. Мне кажется, он был просто избалован, пусть даже в самом поверхностном смысле слова. Наш отец потакал ему в каждом капризе.

Одна из его странностей заключалась в том, что он с малых лет испытывал ужас при виде мяса. Ничто на земле не могло бы заставить Габриеля отведать мясное блюдо. Другой, совершенно необъяснимой чертой была его сверхъестественная власть над животными. Он мог приручить любого зверя. Птицы садились к нему на плечи. Иногда мы с мадемуазель Воннер теряли его в лесу (брат часто убегал от нас) и после долгих поисков находили Габриеля под каким-нибудь деревом, где он тихо напевал или насвистывал пленительные мелодии, окруженный лесными зверьками: зайцами, лисичками, ежами, сурками и белками. Он часто приносил их домой и оставлял в саду. Этот странный зверинец был настоящим бедствием для нашей гувернантки.

Для своего жилища брат выбрал маленькую комнату на верхнем уровне замковой башни. Вместо того чтобы подниматься туда по лестнице, он забирался в окно по ветвям высокого каштана. И все же, несмотря на все причуды, Габриель с удовольствием посещал воскресные мессы и, отправляясь в приходскую церковь, всегда облачался в белый стихарь и красную сутану. В этой одежде, аккуратно причесанный и вымытый, он казался скромным благовоспитанным мальчиком. Во время служб он был полон божественного смирения. Какой экстаз пылал в его прекрасных глазах!

Я пока ни слова не сказала о вампире. Ну что же, позвольте мне начать эту грустную историю. Однажды мой отец поехал в соседний город. Он часто так делал. Однако на сей раз папа вернулся в сопровождении гостя. По его словам, этот джентльмен не попал на свой поезд из-за задержки на узловом полустанке, а поскольку поезда в наших краях ходили не часто, ему предстояло провести на станции всю ночь. Он случайно разговорился с отцом и пожаловался на досадную задержку. Папа предложил ему переночевать в нашем доме, и незнакомец охотно согласился. Да вы и сами знаете, что в этой глухой провинции мы почти патриархальны в своем гостеприимстве.

Мужчина назвался графом Вардалеком. Несмотря на венгерскую фамилию, он хорошо изъяснялся по-немецки - причем, без малейшего акцента и, я бы даже сказала, с легкими славянскими интонациями. Его голос был до странности мягким и вкрадчивым. Чуть позже мы узнали, что он умел говорить по-польски, а мадемуазель Воннер восхищалась его прекрасным французским. Казалось, он владел всеми языками. Но позвольте описать вам наши первые впечатления. Он был высоким мужчиной, с красивыми вьющимися волосами, обрамлявшими его женственно округлое лицо и ниспадавшими на плечи. В фигуре чувствовалась нечто змеиное - я не в силах описать что именно, но это было так. Утонченные черты; притягивающие взор, холеные руки; большой, с горбинкой, нос; красивый рот и привлекательная улыбка, контрастировавшая с печалью, застывшей в его глазах. В момент нашей первой встречи граф выглядел очень усталым. Его веки были полуприкрыты. На самом деле, они оставались такими почти всегда. Мне даже не удалось поначалу определить цвет его глаз и его возраст.

Внезапно в комнату вбежал Габриель. В волосах его запуталась желтая бабочка. Он держал в руках бельчонка и, как обычно, был босоногим. Незнакомец взглянул на брата, и я заметила странный блеск в его глазах. Веки графа приподнялись, открывая изумрудную зелень глаз. Габриель испуганно остановился перед ним, словно птица, очарованная голодной змеей. Он протянул Вардалеку руку, и тот пожал ее, зачем-то придавив указательным пальцем пульсирующую жилку на запястье мальчика. Не знаю почему, но я заметила это. Габриель ошеломленно отступил к двери и, выбежав из комнаты, помчался к себе наверх - на этот раз по лестнице, а не по веткам дерева. Я была в ужасе оттого, что граф мог подумать о нем. К моему облегчению, брат вскоре вернулся - в бархатном костюмчике, чулках и ботинках. Я расчесала ему волосы, и он весь вечер вел себя на редкость хорошо.

Когда Вардалек спустился в гостиную к ужину, его вид изменился. Он выглядел гораздо моложе. Я никогда не видела у мужчин такой эластичной кожи и изящного телосложения. А ведь прежде граф казался мне ужасно бледным.

Во время ужина он был душой компании и очаровал всех нас - особенно, отца. Как оказалось, у них были сходные увлечения. Когда папа завел речь о своем военном прошлом, Вардалек рассказал историю о маленьком барабанщике, который получил в бою серьезное ранение. Веки графа снова поднялись, и меня напугал его мертвенно-тусклый взгляд, оживленный каким-то диким возбуждением. Впрочем, это выражение промелькнуло лишь на миг.

Главной темой застольной беседы были мистические книги, которые отец недавно приобрел у букиниста. Папа не мог их понять, и вдруг оказалось, что Вардалек прекрасно в них разбирается. Когда подали десерт, отец спросил, торопится ли граф завершить свое путешествие.

- Если спешка не велика, не согласились бы вы погостить у нас какое-то время?

Отец намекнул, что, хотя мы и живем в глуши, гость мог найти в его библиотеке много интересного.

- Я не спешу, - ответил Вардалек. - И у меня нет особой причины продолжать свое путешествие. Если я могу помочь вам в толковании книг, то буду рад оказать услугу.

Внезапно его улыбка стала горькой - очень горькой - и он добавил:

- Видите, я космополит, земной скиталец.

После обеда отец спросил, не играет ли наш гость на пианино.

- Да, немного, - ответил граф.

Он сел за инструмент и начал наигрывать венгерский чардаш - дикий, восторженный, чудесный. Эта музыка могла свести с ума. И он играл с безумным напряжением.

Габриель стоял рядом с ним. Его глаза смотрели вдаль невидящим взором. Тело сотрясала дрожь. Наконец, выбрав место, где основная тема чардаша начиналась вновь, он тихо прошептал:

- Пожалуй, я мог бы повторить эту мелодию.

Он быстро сбегал за скрипкой и самодельным ксилофоном, а затем действительно повторил мелодию, поочередно меняя свои инструменты. Вардалек взглянул на него и печально произнес:

- Бедное дитя! В твоей душе живет музыка.

Я не поняла, почему он соболезновал, а не поздравлял Габриеля с его необычным даром. Брат был застенчив, как дикие зверьки, которых он приручал. Наш мальчик всегда сторонился посторонних, и если в дом приезжал незнакомый человек, он, как правило, прятался в башне, а я приносила туда ему пищу. Представьте мое удивление, когда на следующее утро я увидела его в парке с Вардалеком. Они шагали рука об руку по аллее и оживленно беседовали. Габриель показывал гостю свою коллекцию лесных зверей, для которых мы устроили зоологический сад. Мне показалось, что он полностью находился под властью графа. Нет, нам нравился Вардалек, и мы были рады, что он относился к Габриелю с искренней добротой и участием. Однако нас удивляло - хотя вначале это замечала только я - что граф постепенно терял здоровье и бодрость. Он не выглядел таким изнуренным и бледным, как в день приезда, но в его движениях появилась апатия, которой прежде не было.

Отец все больше и больше увлекался нашим гостем. Тот помогал ему в исследованиях, и папа с явной неохотой отпускал Вардалека в Триест. Во всяком случае, граф говорил, что ездит именно туда. И он всегда возвращался, привозя нам подарки - восточные сладости, ожерелья и ткани. Хотя я знала, что всякие люди бывали в Триесте, в том числе и из восточных стран, но даже в ту пору понимала, что странные и великолепные предметы, которые дарил Вардалек, не могли быть куплены в Триесте, городе, запомнившимся мне, в основном, лавками, в которых торговали галстуками.

Когда граф уезжал, брат постоянно говорил о нем. И все же на какое-то время он снова становился прежним жизнерадостным ребенком. А Вардалек, возвращаясь, всегда выглядел старше и бледнее. Габриель подбегал к нему, бросался в объятия и целовал его в губы. При этом тело графа сотрясала странная дрожь, и несколько часов спустя он вновь молодел и наполнялся силой.

Так продолжалось довольно долго. Мой отец не желал больше слышать об окончательном отъезде Вардалека. Гость постепенно превратился в постояльца, а мы с гувернанткой стали замечать неладное в поведении Габриеля. И только один отец был абсолютно слеп к тому, что творилось в доме.

Однажды вечером я спустилась в гостиную, чтобы взять там какую-то вещь. Проходя по лестнице мимо комнаты графа, я услышала ноктюрн Шопена. Вардалек играл на пианино, которое перенесли в его комнату. Музыка была столь пленительной, что я остановилась и, прислонившись к перилам, заслушалась. Внезапно в полумраке лестнице возникла белая фигура. В ту пору мы верили в привидения, и я, оцепенев от страха, прижалась к колонне. Каково же было мое изумление, когда я увидела Габриеля, медленно спускавшегося вниз. Он двигался, точно в трансе. Это напугало меня даже больше, чем возможная встреча с призраком. Но могла ли я поверить своим глазам? А вдруг он мне просто привиделся?

Я не могла пошевелиться. Брат в длинной ночной рубашке спустился по лестнице и открыл дверь в комнату графа. Он оставил ее приоткрытой. Вардалек продолжал играть. Но чуть позже он заговорил - на этот раз по-польски:

-- Nie umiem wyrazic jak ciechi kocham... - "Мой милый, я вынужден расстаться с тобой. Твоя жизнь - это моя жизнь, а я должен жить, хотя уже и умер. Неужели Бог не сжалится надо мной? О, жизнь! Ах, муки жизни!

Он взял полный отчаяния аккорд и стал играть заметно тише.

- О, Габриель! Любимый! Ты моя жизнь. Да, жизнь! А что такое жизнь? Мне кажется, это самое малое из того, что я хотел бы взять у тебя. Конечно, при твоем изобилии ты мог бы и дальше делиться жизнью с тем, кто уже мертв. Но хватит!

Он вдруг заговорил хриплым шепотом.

- Пусть будет то, чего не миновать!

Брат все так же стоял подле него, с пустым и застывшим взглядом. Наверное, он явился сюда в состоянии лунатического сна. Вардалек, прервав на минуту мелодию, издал вдруг горестный стон, а затем печально и мягко добавил:

- Ступай, Габриель! На сегодня достаточно!

Брат вышел из комнаты - все той же медленной поступью и с тем же невидящим взором. Он поднялся к себе, а Вардалек заиграл что-то очень тревожное. И хотя играл он не очень громко, мне казалось, что струны вот-вот порвутся. Я никогда не слышала такой неистовой и душераздирающей музыки.

Утром мадемуазель Воннер нашла меня на ступенях лестницы. Наверное, мне стало дурно, и я лишилась чувств. Но что если все это было сном? Даже теперь я ни в чем не уверена. А тогда меня терзали сомнения, и я никому ничего не сказала. Да и что я могла им сказать?

Позвольте мне сократить эту длинную историю. Габриель, который в жизни не знал болезней, внезапно захворал. Мы послали в Грац за доктором, но тому не удалось найти причин недуга. Он сказал, что это истощение - болезнь не органов, а чувств. Ну что мы могли тут поделать?

Даже отец осознал тот факт, что Габриель серьезно болен. Его беспокойство было страшным. Последний темный след на его бороде поблек, и она стала полностью белой. Мы привозили докторов из Вены, но их опыт и знания не помогали. Брат, в основном, находился без сознания, а когда приходил в себя, то узнавал только Вардалека, который постоянно сидел у его постели и ухаживал за ним с потрясающей нежностью.

Однажды я сидела в соседней комнате и вдруг услышала неистовый крик графа:

- Быстрее! Пошлите за священником! Быстрее!

И сразу после этого горестно добавил:

- Поздно!

Габриель спазматически вытянул руки и обвил шею Вардалека. Это было его единственное движение за долгое время. Граф склонился к нему, целуя в губы. Я бросилась вниз, чтобы позвать священника. Через минуту, когда мы вбежали в комнату брата, Вардалека там уже не было.

Священник соборовал покойника. Наверное, душа Габриеля летела в тот миг к небесам, но мы тогда еще не верили в его кончину.

Вардалек навсегда исчез из замка, и с тех пор я о нем ничего не слышала.

Вскоре умер и мой отец. Он как-то внезапно постарел и увял от горя. Все состояние Вронских перешло ко мне. В память о брате я открыла приют для бездомных животных, и теперь на старости лет люди смеются надо мной. Они по-прежнему не верят в вампиров!


ЯЙЦО АЛЬБАТРОСА

Верхушку окруженного морем заброшенного маяка вряд ли назовешь подходящим или хотя бы желательным пристанищем для маленькой девочки. Там-то и обитала Марина.

Население Вареньи, кажется, не склонно было считать это чем-то необычным. Она всегда там жила: и когда родители ее умерли, она осталась там одна. Кроме того, было в ней что-то таинственное; и хотя в городе ее хорошо знали и даже любили, это не мешало людям думать, что с ней что-то не так.

Варенья – это остров в Вест-Индии, не очень известный широкой публике; тем не менее, сюда стекается множество иностранцев в поисках редких орхидей, бабочек и особенно яиц водоплавающих птиц, кои сделали остров своим оплотом. Иностранцы, приезжающие туда, в основной массе богатые люди, владеющие собственными яхтами, и остров преуспевает за их счет.

Порой, довольно редко, сюда заходят и пароходы. Говоря, что родители Марины умерли на маяке, я не совсем следую истине, потому что они не были ее родителями: но нашли ее не в капусте, а выловили из моря сетью для ловли макрели, когда ей было годика три. Откуда она была родом, кто были ее родители, никто не знал. Когда ее выловили, она не умела говорить. Она не тонула: напротив, отлично держалась на воде, как щенок или котенок. Все признавали, что у нее белая кожа и другие характерные черты жителей Окторуна. Но люди все равно считали ее не от мира сего. Она, казалось, не понимала и не откликалась ни на один известный язык; однако быстро выучила португальский. К этому-то странному морскому чаду и привязалась старая чета, потерявшая в море единственного ребенка, назвав ее Мариной, по месту ее происхождения.

К тому времени был уже построен новый маяк, но им было разрешено оставаться на старом месте. Двое стариков умерли почти одновременно; и Марина осталась одна. Она никому не принадлежала, и никто особенно не горел желанием ее приютить. Но, как я уже сказал, ее любили в городе, где она появлялась со своими странными товарами; ибо вот чем она зарабатывала на жизнь.

Она собирала всяческие диковинные, переливчатые раковины и делала из них ожерелья, шкатулки и всякое прочее. Также она делала забавные букетики из сухих водорослей. Но основным источником ее заработка были яйца чаек, кайр, морских ласточек, пингвинов и других птиц.

Как ни странно, все они с нею вели себя как ручные. Они прилетали к ней за кормом и позволяли ей вынимать яйца из своих гнезд. Она никогда не брала больше одного яйца. Будучи необычайно ловкой, она могла без труда вскарабкаться по скалам к птичьим твердыням.

Она была специалистом в этом деле. Если кто-либо другой пытался собирать их яйца, птицы всяческого калибра слетались отовсюду и единодушно, безжалостно набрасывались на пришельца.

Итак, раз в неделю можно было увидеть, как странная фигурка переплывает залив в лодчонке, выкрашенной собственноручно в зеленый цвет и украшенной причудливыми кораллами и раковинами.

Одевалась Марина очень просто, – в свободный белый балахон, подпоясанный шелковым кушаком цвета морской волны; одним исключительно удачным днем она сумела купить сей предмет облачения, всегда манивший ее. Ноги ее были вечно босы; однако она носила ожерелья и браслеты из раковин, а на голове – венки из нежных водорослей.

У нее были зеленые глаза; волосы ее тоже были своеобразного оттенка, при определенном освещении казавшегося зеленым. Так что не было ничего странного в том, что суеверные считали ее водяной феей.

Поэтому, несмотря на то, что жила она одна, она была в безопасности, ибо никто не посягал на ее добро или на нее саму. Остальное время она проводила, плавая или катаясь на лодке или бродя меж скал в поисках разных даров моря. Только вот ее наряд тогда был еще проще, чем воскресный. Боюсь, бедная Марина была язычница. Но опять же, у семи нянек дитя без глазу. Эти пресловутые семь нянек и дали ей религиозное воспитание, да и всякое воспитание вообще. Священники в этой части света не самого высокого сана; да и они еще суевернее своих прихожан.

Почтенный падре не особенно утруждал себя связями с созданием, которое, по его мнению, не принадлежало к роду людскому; кроме того, ему за это никто не платил. В самом деле, некоторые утверждали, что она даже не была крещена.

Как-то нечто вроде религиозного чувства все же пробудилось в ней; она увидела в витрине лавки инталию1, вырезанную в зеленом камне, которая изображала почтенного вида старика с трезубцем, стоящего меж двух вздыбившихся гребней, откуда возникали фигуры прекрасных дев с длинными струящимися волосами и юношей, дующих в спиральные раковины. Вещица обрадовала ее несказанно. Настолько, что она решила потратить на нее все свои сбережения, которые, думаю, были равны трем долларам. Так что однажды она явилась в лавку и триумфально потребовала гемму, выложив на прилавок все свое богатство.

– Но, дорогая моя, – сказал лавочник, – эта вещь стоит пятьдесят долларов.

Она оцепенела. Пятьдесят долларов! О таких деньгах она и не слыхивала.
И она молча заплакала.

Поблизости оказался интеллигентный англичанин, прибывший сюда на своей яхте в поисках орхидей. Драматизм и комичность ситуации поразили его. Он выложил пятьдесят долларов и
отдал инталию девочке.

Она не могла поверить своим глазам; прижав свое сокровище к груди, она исчезла подобно вспышке молнии; со всех ног пробежала через город, прыгнула в свою лодчонку, доплыла до
островка и не успокоилась до тех пор, пока не достигла своего убежища на верхушке маяка.

При случае она забредала в церковь, отчего получила довольно искаженные представления о культе, которого не понимала; поэтому сейчас, подражая виденному в церкви, она повесила инталию в уголок комнаты и зажгла перед ней неугасимую лампаду.

Вкратце поясню, что представляла собой эта комната. Она была шестиугольной; Марина расписала ее странным волнистым узором своего любимого цвета морской волны. Почти все углы были украшены раковинами и водорослями, из которых она сложила также замысловатый фриз. Мебель была самая простая; на единственном столе стоял большой аквариум, подарок богатого иностранца; в нем она развела подобие сказочного сада, с водорослями вместо деревьев и всевозможными морскими анемонами вместо цветов. Остаток мебели составляли два больших сундука: в одном она устроила себе роскошную постель, устланную перьями морских птиц; в другом помещалось нечто более странное, а именно, в нем высиживал свое единственное яйцо альбатрос. Стульев в комнате не было; ибо если она и садилась, то садилась прямо на пол; камина тоже не было, ибо на острове никогда не бывает холодно. Большую часть времени она проводила на открытом воздухе; найденную на берегу еду можно было и не готовить. В самом деле, она была настолько самостоятельна, что могла съесть моллюска, а потом продать его раковину. В крайних случаях она довольствовалась салатом из водорослей, который не настолько уж несъедобен, как кажется тем, кто его никогда не пробовал.

Окна ее комнатушки были всегда раскрыты, и птицы влетали и вылетали в них; она частенько покупала для них в городе еду, что стоило ей гораздо дороже того, что она покупала для себя.

Но самым близким другом ей был альбатрос, названный ею Альмотана, который вил свое гнездо в ее ящике уже третий год подряд. И когда альбатрос на время вылетал, Марина сидела на яйце сама, чтобы оно оставалось теплым; и альбатрос это понимал, ибо никуда не улетал, если девочки не было рядом. Раз в день в течение сезона другой альбатрос по имени Вандальфа прилетал навестить подругу. Но ему совсем не улыбалось высиживать яйцо, если девочка могла выполнить за него эту обязанность.

Откуда она взяла эти имена, не сообразующиеся ни с одним известным языком, трудно установить. Известно лишь то, что когда ее подобрали, она лепетала что-то на неком неразборчивом жаргоне, который продолжала использовать и дальше, особенно если бормотала себе что-то под нос.

Однажды к Варенье действительно пристал пароход. Это было нечто вроде частного судна, совершающего более или менее кругосветные путешествия. На нем прибыли люди всех типов и сословий; вернее, типов многих, а сословия лишь одного: все это были коллекционеры, охотящиеся за разными предметами, и спортсмены, находящие забаву в стрельбе по кайрам; и никаких пассажиров четвертого класса.

Среди них был один немецкий профессор по фамилии Заммлер. Герр Заммлер коллекционировал все. Из бедного профессора зоологии и ботаники он неожиданно превратился в богача. Так что сейчас он мог позволить себе полностью погрузиться в свою манию.

Однажды в субботу, как обычно, Марина отправилась со своими товарами на рынок; только-только наступил период размножения птиц, и у нее с собой было множество самых разных яиц.

К ее лотку приблизился некий господин благожелательного вида с длинной седой бородой и в очках, в компании человека, хорошо известного в городе, португальского еврея Леви Мендеша, который подрабатывал гидом и переводчиком для иностранцев, прибывающих на остров. Благожелательный господин выказал громадный интерес к яйцам, собранным Мариной. Его запас португальских слов был несколько ограничен; поэтому он вынужден был общаться через переводчика. Между ними возник некий спор – по-немецки, которого Марина, разумеется, не знала. Но быстрый ее разум подсказал ей, что еврей хочет сбить ее цену, а немец хочет заплатить ту цену, которую она просит. Кончилось это тем, что герр Заммлер – а это был он – дал ей больше, чем она когда-либо получала. Затем Мендеш увлек профессора Заммлера в сторону, и между ними состоялся такой разговор:

– Вы сказали, герр профессор, что особенно интересуетесь яйцами альбатроса. Так вот, у этой девчонки есть одно. Вы же знаете, как их трудно достать.

– Знаю, – отвечал профессор. – К тому же на этом острове живет одна необычная разновидность альбатросов. Это было бы просто нечто, если бы я смог раздобыть одно их яйцо.

– Ну что ж, – сказал еврей, – думаю, я бы мог помочь вам – и задешево. Ребенок не знает цену деньгам. Простите меня, но с вашей стороны было довольно неразумно давать ей столько за другие яйца. Ведь у нее нет никакого представления о сравнительной стоимости.

– Я определенно не настроен на то, чтобы пользоваться слабостью маленькой девочки, – сказал профессор. – Я дам ей за яйцо хорошую цену. Но вернемся обратно, и вы сможете договориться, когда я смогу взглянуть на яйцо.

Они вернулись к ее лотку. Еврей заговорил обиняками:

– Этот большой синьор очень хочет посмотреть на твое яйцо альбатроса. Не можешь ли ты показать его ему?

– О да, – ответила Марина, которую особенно впечатлила добропорядочная наружность незнакомца, к тому же распирала гордость от того, что она может показать свое сокровище.

– Когда нам удобнее всего прийти? – спросил Мендеш.

– А завтра в три, – ответила девочка. – Как раз в это время наша Альмотана улетает поразмяться.

Итак, на следующий день герр Заммлер с гидом поднялись на верхушку маяка, где обнаружили Марину, высиживающую яйцо.

– Ну разве не красивое? – спросила она, вставая и указывая на яйцо.

– Может ли синьор взглянуть на него? – спросил Леви.

– Не знаю, понравиться ли это Альмотане, – засомневалась Марина, – но если он будет обращаться с ним осторожно…

Профессор взял яйцо.

Странная штука – эта мания коллекционирования. Люди, которые в иных обстоятельствах просто неспособны на бесчестный поступок, доходят до воровства, лишь бы заполучить какой-нибудь редкий объект их вожделения.

– Скажи ей, – произнес герр Заммлер, – что я дам за него двадцать долларов.

– Синьор говорит, что даст тебе за него два доллара, – перевел Мендеш.

– Нет, нет, нет, вы должны мне его отдать! – закричала Марина.

– Нет, дорогая, – выпалил немец на исковерканном португальском, – не два доллара – двадцать долларов – целых двадцать пять долларов!

– Нет, оно не продается, – кричала девочка. – Альмотана кладет только одно яичко, что она скажет, когда увидит, что оно пропало?

И она горько расплакалась. Тут профессор, не совладав со страстью коллекционера, тихонько положил яйцо в карман, но, будучи по природе человеком незлым, попытался успокоить бедное дитя и вытащил из кармана две банкноты по двадцать долларов. Марина до этого никогда не видала банкнот. Она взяла бумажки, даже не понимая, каково их назначение.

– Вам лучше сейчас уйти, – сказал Мендеш и потащил герра Заммлера вниз по лестнице.

Девочка, зажав банкноты в руке, последовала за ними; и ее лодчонка даже сумела обогнать их барку с четырьмя гребцами. Так она и шла за ними по городу, жалобно повторяя:

– Отдайте мне яйцо!

Конечно, собралась толпа, и естественным образом возник вопрос, из-за чего шум.

– Не знаю, чего она хочет, – защищался Мендеш. – Она сумасшедшая. Смотрите, синьор купил у нее яйцо альбатроса. Вот оно. И он дал ей сорок долларов. Смотрите, у нее в руках эти сорок долларов.

И они действительно были у нее в руке – две бумажки, почти разлезшиеся в клочки от соприкосновения с веслами.

Люди попытались объяснить ей, что синьор купил яйцо. Неожиданно Марина попыталась выхватить яйцо из рук Мендеша; в схватке оно упало на землю и разбилось.

Марина мертвенно побледнела и рухнула на землю в глубоком обмороке.

Немец, человек, как я уже говорил, незлой, велел, чтобы ее отнесли к нему в гостиницу, и наказал хозяйке положить девочку в лучшую постель, которую только можно было сыскать. Хозяйка, женщина добрая, к тому же желавшая обязать профессора и боявшаяся причинить зло водной фее, окружила ее чрезвычайной заботой.

Долгое время Марина была без сознания, а потом, наполовину очнувшись, впала в глубокий сон. Видя, что она уснула, хозяйка отошла от нее. Девочка не просыпалась до самого рассвета.

Она проснулась в большой комнате, в большой постели. Прошло какое-то время, прежде чем она вспомнила все. Затем она, в одной ночной рубашке, открыла окно, спустилась вниз по водосточной трубе и сбежала.

Вернувшись в свою крепость, она закричала:

– Альмотана! Альмотана! – желая рассказать птице на своем странном наречии, что произошло.

Вместо ответа послышался горестный крик. Она увидела кружащего альбатроса, оплакивающего утрату своего яйца. Подбежав к окну и вытянув руки, она молила альбатроса залететь внутрь. Но птица все кружилась и кружилась, горестно крича.

Наконец, в напрасных попытках схватить альбатроса, Марина потеряла равновесие и упала в воду. Конечно, она уже не вынырнула.

Странную картину можно было наблюдать тем утром на берегу: волнами на берег вынесло тело ребенка в простой белой ночной рубашке; над ним стоял, раскинув крылья, альбатрос. Рядом показалась лодка – одна из шлюпок с парохода. В ней было двое англичан. Один был плотный, мускулистый молодой человек типично английского вида; хорошо сложенный, быть может, но совершенно неграциозный; здоровый, возможно, но совершенно лишенный цвета, жизненной силы, у него были глупые, снулые, апатичные, наглые глаза, присущие этому типу; черты, возможно, хорошие, но совершенно тупые и вялые, без какой-либо выразительности; голова его поросла густым, жестким волосом. Одет он был в костюм кричащей шахматной расцветки со стоячим воротничком и никербокеры, на голове его было кепи; в руке он держал ружье.

Второй выглядел иначе: человек старшего возраста, в наружности которого проскальзывало какое-то подобие интеллигентности и утонченности.

– Говорю вам, Дженкинс, – произнес молодой, – нам выпал шанс: вон альбатрос. Мы, наконец, добудем хотя бы одного. А то вы помните, какой беготни нам задал этот последний, которого мы зацепили крючком: чертова тварь порвала леску и дала деру вместе с крючком.

– Я подумал, что это ужасно, – сказал второй. – Птица была совсем ручная и летела за кораблем несколько дней. Вспомните судьбу Старого морехода.

– К черту Старого морехода! – огрызнулся первый.

– Не думаю, чтобы вам была знакома история Старого морехода. Но есть и другое соображение, более практического свойства, которым я бы хотел с вами поделиться. Вам не следует стрелять в альбатроса, ибо местные относятся к этим птицам с суеверным уважением, и вам это может выйти боком.

– Да плевать мне, что скажут эти поганые португальцы! – бросил молодой человек, прицеливаясь. Он выстрелил. И пуля попала в цель.

И в ту же секунду сверху налетел альбатрос гораздо большего размера и ударил его своим мощным крылом. Второму англичанину понадобилось не много времени, чтобы установить, что удар был смертельным.

Еще более странная картина предстала глазам рыбаков, пришедших на берег за своим обычным занятием. На кромке берега лежала мертвая Марина; и на груди ее покоился мертвый альбатрос, которому пуля попала прямо в сердце. А над ними описывал круги самец-альбатрос, громким криком оплакивая смерть своей подруги.

@музыка: Current 93 естест ))

@темы: не мое, Букинистический Уголок, Стенбок, тлен поэзии

---

Тоска, которой никогда не утолить!..

"Кому хоть раз случалось провести ночь на пустынном морском берегу, тот замечал, как желтый, призрачный, туманный лунный свет причудливо преображает весь пейзаж. Как ползут, бегут, сплетаются и замирают распластанные по земле тени деревьев. Когда-то, в далекую пору крылатой юности, эта фантасмагория пленяла меня, навевала грезы, теперь же приелась. С унылым стоном треплет листья ветер, зловещим, леденящим душу басом причитает филин. В этот час во всех дворовых псов округи вселяется безумие; одичав, сорвавшись с цепи, они несутся прочь без оглядки. Но вдруг, застыв как вкопанные, тревожно озираются по сторонам горящими глазами и, подобно слонам, что в смертный час отчаянным усильем поднимают головы с беспомощно висящими ушами и вытягивают вверх хоботы, – собаки поднимают головы, с такими же беспомощно висящими ушами, вытягивают шеи и лают, лают… то как плач голодного ребенка звучит этот лай, то как вопль подбитого кота на крыше, то как стенанья роженицы, то как предсмертный хрип в чумном бараке, то как божественное пенье юной девы; псы лают, воют и рычат на звезды, на луну, на горы, застывшие вдали мрачными громадами, на хладный ветер, что наполняет их грудь и обжигает красное нутро ноздрей; на ночное безмолвие, на сов, что со свистом прочерчивают во тьме дуги, едва не касаясь крыльями собачьих морд и унося в клювах лягушек и мышей, живую, лакомую пищу для птенцов; на вора, что скачет во весь опор подальше от ограбленного дома; на змей, скользящих меж стеблей папоротника и заставляющих псов скалить зубы и злобно ощетиниваться; на собственный лай, что пугает их самих; на жаб, которых они звучно цапают зубами (а кто велел этим тварям вылезать из болота?); на ветки, что скрывают столько тайн, непостижимых тайн, в которые они пытаются проникнуть, впиваясь умными глазами в колышущуюся листву; на пауков, что зацепились и повисли на их долговязых лапах или спасаются бегством, карабкаясь вверх по древесным стволам; на воронов, что маялись весь день, ища, чем поживиться, а сейчас, голодные и чуть живые, разлетаются по гнездам; на береговые скалы; на разноцветные огни, что зажигаются на мачтах невидимых судов; на ропот волн; на рыбин, что, резвясь, выныривают из воды, мелькают черными горбами и вновь уходят вглубь; и, наконец, на человека, который обратил их в рабство.Но вот они снова срываются с места и летят напропалую, кровавя лапы, через поля, овраги, вдоль дорог, по кочкам, рытвинам, по острым камням, как одержимые, как будто неуемная жажда гонит их на поиски прохладного источника. Их протяжный вой полнит ужасом округу. Горе запоздалому ночному путнику! Псы, прислужники смерти, набросятся, и вопьются острыми клыками, загрызут – чточто, а зубы у собак отменные! – сожрут, давясь кровавыми кусками. Даже дикие звери в страхе мчатся прочь, не смея присоединиться к жуткой трапезе. А после нескольких часов такого безумного бега псы, изнуренные, вывалив из пасти языки, в остервенении набросятся друг на друга и в мгновенье ока разорвут друг друга в клочья. Но это не просто жестокость… Я помню, как однажды, глядя на меня остекленевшими глазами, матушка сказала: «Когда услышишь, лежа в постели, лай псов поблизости, накройся поплотнее одеялом и не смейся над их безумьем, ибо ими владеет неизбывная тоска по вечности, тоска, которою томимы все: и ты, и я, и все унылые и худосочные жители земли. Но это зрелище возвышает душу, и я позволяю тебе смотреть на него из окна». Я свято чту завет покойной матери. Меня, как этих псов, томит тоска по вечности… Тоска, которой никогда не утолить!.. "

@музыка: Current 93 - Ach Golgotha (Maldoror Is Dead)

@темы: не мое, Лотреамон, тлен поэзии

---

Стихи о тесаках... Очень мило )

Бывают разные клинки.


Бывают разные клинки,
Те благородны, холодны,
А те горячи, все в крови.
Бывают разные клинки.
Восточные кинжалы,
Чьи лезвия всегда узки.
А вот и сабли. Горделивы и остры.
Эфесы их обагрены.
И в воинской руке легки.
Быть может шпага?
Что в сердце молодом застряла?
Нет! Слишком уж помпезна для войны.
Тогда изящный стилет,
Что спрятан в рукаве у дамы.
Для доблестного рыцаря - невидимы.
Зато малы они и очень уж юрки.
Нет-нет! Хитры!
Того гляди ужалят и тебя,
Распорят вены.
Так вот же меч!
И благороден древний род его.
И головы снимает с плеч.
О нет же! Нет! Все не то.
Тот тяжел, тот мал,
А тот и вовсе ржавчиной покрыт.
А что же это. Вон там?
Весь в мерзкой паутине,
Лежит себе тихонько,
Великолепнейший тесак!
Он раньше много плоти знал,
Теперь же на время задремал,
Но не растратил он сноровку.
Его беру я. Пусть неказист.
Зато послужит мне на славу,
Проткну печенки все нахалам,
Обжорам, сводникам, лентяям.
Но зачем же лишний разговор.
Уж лучше поспешу.
Вот монеты.
Заверните.

@настроение: Подарите мне тесак...

@темы: мои стихотворения, мой текст

---

Реконструкция сна.

Название: Мой эпилог. Стихотворение в прозе.
Автор:  Иоганна Лауданум
Жанр: Фантасмагория; Видения; Стихотворение в прозе
Саммари: Сновиденьческие декорации апокалипсиса.
Ахтунг: Бред воспаленного бессознательного.


От автора: Читать неприменно под эту песню!

Привет тебе, о древний Океан! (Лотреамон. Песни Мальдорора.)

И снился мне Великий Океан. Алая пена вздымалась на гребнях. Ступни в горячем песке. Зной. Женский крик в агонии иль голос чаек? Мои узкие кисти рук покрыть язвами. За горизонтом - мгла. Приближается с Восточным ветром. Он играет с моими волосами. Уносит с собой белые пряди. Дети уходят в океан. Их тела слизывают багряные воды. Громогласный рев оглушает меня. Могучие древние существа поднимаются со дна времен. Со дна Великого Океана. Я могу видеть их странное обличие. Я боюсь ослепнуть и не увидеть эпилога мироздания. Древние огромные рыбы, Прародители, извиваются в предсмертной агонии. Их огромные тела, безумие неизвестного Творца, расширяются, раздуваются и взрываются, орошая Великий Океан своей плотью. Я рада, что глуха и не могу слышать прощальной песни умирающих существ. Жителей неизведанных глубин Великого Океана. Скоро все окончится и на губах играет улыбка. Жжение от ядовитого ветра на моем лице. По щекам стекают кровавые слезы. Все люди ушли в Океан. Растворились в алой воде, став ее частью. Я одна и мне одиноко, как в пустом кинозале. Но я хочу посмотреть конец этого фильма. Скоро. Уже скоро... Мгла поглотила солнце. Я - единственное живое во Вселенной. И мое время пришло. Поднимаюсь с теплого песка. Он такой же, как и биллионы лет назад, когда я беспечно лежала на нем, отдавая свое тело солнцу. Но сейчас не время сожалеть. Я иду к воде. Моя плоть распадается, но нужно дойти... Великий Океан готов принять меня. Он ждет. Он будет нежен со мной. Мои ступни погружаются в багряную воду. Растворяются. Боль. Я улыбаюсь. Погружаюсь. Растворяюсь. И вот меня нет. Нет живого во вселенной. Все мы часть Великого Океана, как когда-то. Мы вернулись, и он принял нас, своих блудных детей...
Не время для сожаления... Лишь улыбка на устах...

Послесловие.

Написано, безусловно, под усиленным воздействием Графа Лотреамона + бедное сознание автора претерпело натиск сера Лавкрафта + воздействие прекрасной мелодии ANGELO BADALAMENTI и песни The Nightingale, прослушанной минимум 20 раз до и вовремя написания данного текста.

@музыка: ANGELO BADALAMENTI - The Nightingale

@настроение: Автор в шоке 00 ))

@темы: сновиденчество, мой текст, апокалипсис, ориджинал, Стихотворение в прозе, лавкрафт, Лотреамон

---

Немного про душителя...

Имя : «Дон Микелотто» Мигель де Корелла, душитель, названный кузен Лукреции Борджиа.
Дата рождения : неизвестно
Дата смерти : январь, 1508
Позиция : Ассасин, телохранитель семьи Борджиа.
Тип личности : несмотря на внешний вид,вселяющий ужас, он был отмечен как милосердный, честный и очень хороший человек. Дон Микелотто был глубоко религиозным человеком, который абсолютно верил, что он выполняет дело Божие, тихий.
Сила : Безжалостный, верный, скрытный, жестокий.
Слабость : нет данных
При убийствах оставлял собственную метку на жертвах в виде «Джокера».

@темы: история, Борджиа, сериал

---

Marilyn Manson.

БуГаГа! Вылитый Волдик

Красота...

@темы: фото, мэрилин мэнсон

---

Лестрейнджи. Миди. NC-17

28.04.2010 в 14:15

Пишет  Brotherly love:

Лестрейнджи. Миди. NC-17
Автор:  Rabastanka страница автора на hogwartsnet
Название: Rabies
Рейтинг: NC-17
Тип: слэш
Жанр: Angst /Драма
Размер: миди
Пейринг: Рабастан Лестрейндж/Фенрир Грейнбэк, упоминание Рабастан/Рудольфус и других
Саммари: "Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла".
Дисклеймер: HARRY POTTER, characters, names, and all related indicia are trademarks of Warner Bros. © 2010 and J.K. Rowling.
Предупреждение: ненормативная лексика, насилие, нонкон, психологическая жестокость
Публикуется с разрешения автора

глава 1

Apocalyptica,” The Unforgiven”

«В клинической картине бешенства человека различают: 1) стадию угнетения центральной нервной системы, продолжающуюся от нескольких ч. до 2 сут.; 2) стадию возбуждения, галлюцинаций и двигательного беспокойства (от 4 до 7 сут.) и 3) стадию параличей (от нескольких ч. до 2—3 сут.), заканчивающуюся смертью больного».
К. В. Бунин, «Диагностика инфекционных болезней»



Мой дед был оборотнем. Мой отец был оборотнем. Мой брат… ему повезло. Но я вервольф в третьем поколении, и вы еще надеетесь увидеть во мне что-то человеческое?

Он проснулся около полудня, не совсем понимая, что шумит громче — море за окном или болезненная похмельная бурда в голове. Хорошо еще, что кровать, окно, море и все прочее было его: значит, что он у себя дома, а не в какой-нибудь хогсмидской подворотне.
— Дракл меня за яйца… — оторвать голову от подушки было так же больно, как открыть глаза. Что он вчера пил? Вернее, чего он вчера не пил?
Кое-как все-таки удалось повернуться — при этом подушка сделала попытку уплыть за постоянно менявшее очертания изголовье — и свесить руку, царапнув пальцами по доске. Теперь нужно было собраться с силами, поднять эту же руку повыше и нашарить на тумбочке палочку… или пузырек с антипохмельным зельем, если он там был.
— Мать твою! – волшебная палочка упала с легким стуком и укатилась под кровать.
Теперь было совсем плохо. С тех пор, как в прошлый раз он по пьяни свернул шею домовику, Родольфус запретил эльфам являться в его спальню после попоек. Сам виноват, нечего было нажираться до беспамятства. Хотя Руди тот еще жлоб — как будто у них нет денег на новых слуг. Полное долбаное хранилище, в котором драклы знают почему нельзя появляться чаще одного раза в год, и то под диким прикрытием.
Сесть на постели было уже верхом геройства. Развешанное по стенам оружие покачивалось и дрожало в креплениях, арбалет над камином грозился выстрелить прямо в сердце. На полу тут и там валялись какие-то тряпки — судя по виду, его одежда. И белье тоже. Только его, никаких разодранных по швам шелковых платьев, корсетов, мантий из тонкого сукна или бархата, которые эти женщины сбрасывали через голову, через фамильные ожерелья и подвески, торопливо избавляясь от мимолетной загадочности, превращаясь из чванливых леди в подзаборных шлюх. Приводить их к себе он не любил, предпочитая метить чужой дом и простыни, на которых жалкие прелюбодейки выглядели особенно жалкими.
Особенно надоедливым и наскучившим он говорил, что женат или женится. Смеялся, перечитывая угрозы, мольбы, суицидальные бредни, выплеснутые на пергаменте в истеричных и банальных строках.
Выбор был весьма прост: встать, потом, нагибаясь, подобрать вещи, одеться и выбраться в коридор, откуда звать эльфов, или самому залезть под кровать и достать палочку. Одного Отрезвляющего, конечно, недостаточно, но он будет в состоянии доковылять до кухни и найти зелье. Тогда жизнь снова станет если не прекрасна, то хотя бы возможна.
Он сделал глубокий вдох, помотал головой и сполз с постели, бормоча проклятия в собственный адрес. Пол был холодный и пыльный, в швах между каменными плитами скопился песок. Денег на ковер у семейства Лестрейндж тоже не было.
— Иди сюда, зараза… кому говорят…
Палочка лежала в коконе из паутины рядом со старым ботинком и кучкой сломанных солдатиков, расквартированных под кроватью еще тридцать лет назад. Как раз в пределах досягаемости — он вытянул руку, так, что заныло плечо, и пальцы сомкнулись на ореховом черенке. Только бы не стошнило раньше, чем он доберется до ванной.
— Дивентато… Соберио!
Каждый раз заклинание в висок было маленьким самоубийством. Хаос в башке пронзала молния, от которой начинало немилосердно щипать в носу, на глаза наворачивались слезы, а вкусовые ощущения становились более чем мерзкими. Вроде фунта чеснока, сдобренного парой ложек рыбьего жира. Зато координация движений сразу приходила в норму: оружие перестало колебаться, комната обрела более четкие очертания. Дверь в ванную будто мерцала светом спасительного маяка, все ближе и ближе.
Две минуты спустя можно было пытаться снова жить.

— В магической Британии самые лучшие девки.
— Кто это сказал?
— А ты подумай. Они не залетят, потому что от этого есть заклятия. Они не болеют, потому что от этого есть заклятия. Они ни хрена не запомнят твое лицо и все остальное, если ты не захочешь, потому что для этого тоже есть куча гребаных заклятий!
— И?
— И еще они просто обалденные штучки! Например, тебе скучно с одной женщиной. Тогда ты берешь метаморфа, и у тебя сразу куча баб!
— Это подряд. А если мне захочется двух или трех сразу?
— Многочлен нашелся. Тогда иди нах… к Малфою, он закажет для тебя варьете.
— Люциус содержит бордель?
— Ты тупой, Джагс? Я что, что-то сказал про бордель? Ва-рье-те, понял?
— Да пошел ты… драклов француз.
— Поцелуй мою французскую задницу.

Судя по пятнам помады на воротнике, вчера он все-таки где-то был. Был, бывал… на трусах тоже оказались весьма красноречивые пятна. Мерлин, Мерлин, Мерлин, почему же он больше ничего не помнит? Где, с кем… хорошо, если там был Джагсон, он расскажет. Окунет в думоотвод, его мать, если сам не пользуется в данный момент услугами отрезвителя Святой Папайи. А если Джагсона не было… но ведь кто-то аппарировал с ним домой?
Оставалось идти от обратного. Если бы это был Родольфус, он уже орал бы на весь дом, разнося брата на все корки. В замке чудесная акустика. Белла… ха, она бы оставила его где угодно, хоть в канаве — еще и сколдографировала бы на память. И дракла с два потом заставишь ее забыть эту историю.
В коридоре гуляли почти сентябрьские сквозняки, хотя до осени оставалось еще больше месяца. Надо было надеть еще что-нибудь, кроме брюк на голое тело… ну да ладно, сначала зелье, а потом можно будет изображать цивилизованного представителя человеческой расы. В соседней комнате блеклой тенью мелькнул домовик — они все начинали вот так мелькать, стоило ему появиться из спальни. Только подчинения его приказам это не отменяло.
— Эй, кусок дерьма! — слуга с легким хлопком возник возле стены, дрожа с ног до головы. — Прибери там у меня, чтоб все было… куда? Я тебя не отпускал, вонючка!
— Что еще угодно хозяину, сэр? — а в мыслях, разумеется: «Это кто из нас вонючка?!»
— Где Руди? А хозяйка?
В ответ робкое: «Вы не помните, сэр?» Конечно, эльф этого не сказал. Но подумал наверняка.
— Господин Родольфус и госпожа Беллатрикс третьего дня уехали, и еще не вернулись, сэр.
Значит, попойка продолжалась, самое меньшее, трое суток.
— Тогда ступай.
— В столовой гость, сэр, — пискнул домовик и исчез.
Только гостей ему сейчас не хватало. Несомненно, они были лучше кредиторов или защитников поруганной чести, готовых умереть от Авады ради своих похотливых жен. Правда, ростовщиков и дуэлянтов здесь не водилось со времен первой войны. Значит, просто незваный гость — хуже сквиба на министерском посту.
На лестнице, вопреки всем стараниям слуг, пахло мышами и плесенью. На площадке старая домовиха возила мокрой тряпкой, не поднимая головы. Он покрепче вцепился в перила, чтобы не поскользнуться, и выругался сквозь зубы: ступеньки перед глазами снова запрыгали, складываясь в зигзаги. Заклятия было недостаточно; он опустился на колени и извергнул остатки вчерашнего пиршества прямо на свежевымытый пол.
— Блядь, - не дожидаясь, пока безмолвная эльфийка припрется со стаканом воды, вытер губы ладонью и поднялся, шатаясь. Оставался всего один пролет, пятнадцать ступеней; внизу кто-то гремел посудой, ветер в дымоходе выл, будто оборотень. Иногда хотелось жить не в замке, а в хижине, где все под рукой, а не на расстоянии морской мили, да еще и по лестнице.
На беду, по дороге попалось зеркало, которое тут же захотелось разнести вдребезги. Мимо шмыгнула еще одна служанка, внизу кто-то рычал и сыпал проклятьями. Гость. Негоже, конечно, гостю видеть такого хозяина.
Вечеринок у себя он тоже никогда не устраивал, и не только из-за Родольфуса; тот упивался только по большим праздникам вроде Вальпургиевой ночи. Он вообще не любил чужаков, чувствовавших себя здесь как дома — расслабленных, наглых, развалившихся в креслах, хлеставших его бурбон. Никаких шакалов в его логове, никого из тех, кого он не звал. А с тем, который буянил в столовой, он справится и голыми руками.
Пересекая холл, снова пришлось искать точку опоры. Он царапнул мрамор ногтями, ухватился за холодный камень, стараясь согнать пелену с глаз. За спиной раздался хриплый смех.

— Положение Дурмштранга на данный момент таково, что получить согласие на сотрудничество при гарантии соответствующих инвестиций будет весьма просто.
— Что значит «весьма»?
— Взамен на обеспечение материальной базы для проведения ряда темномагических экспериментов, Дурмштранг подпишет соглашение о вербовке выпускников, а также студентов седьмого и шестого курсов в случае экстренных военных действий на территории Британии и за ее пределами.
— Этого недостаточно. Нет.
— Люциус, поверь, это лучше, чем оборотни, от которых можно ожидать чего угодно.
— Отряд несовершеннолетних иностранцев? Занимайтесь своими делами, господин Долохов, финансы — не ваша забота. К тому же, Грейбек никогда нас не подводил.
— Рекруты как раз являются моим делом, господин Малфой…

— Эй, кентавра-то отпусти… — тяжелое дыхание, кто-то подхватил его под мышки и почти поволок. По дороге до столовой он успел набить себе синяков; потом удар затылком о жесткую спинку, и перед носом замаячила когтистая лапа, державшая стакан.
— На.
— Пшел в… какой опохмел, твою растуды… зелье дай!
— Не проблевался еще?
— Я сейчас сдохну… будь человеком, дай зелье… оно там, — и махнул рукой на висевший шкафчик.
Просить о человечности Фенрира Грейбека можно было только в случае крайней необходимости. Ругаясь, попутно опрокидывая что-то на пол, он достал пузырек и вылил содержимое в стакан с огневиски.
— Так сойдет?
— С-с-сукин сын…
Значит, это Грейбек его притащил. Портключ? Кто этот умник, распространяющий портключи в замок Лестрейндж? Кто отменил право хозяина звать к себе только тех, кого он желал видеть?
Один глоток, второй, третий, и он снова откинулся на спинку кресла. В сознании всплывали фрагменты каких-то разговоров: Долохов с рекрутским планом, недовольный Люциус, оборотни в варьете… Вервольф тем временем устроился напротив, на краю стола — как-то очень по-хозяйски, скрестив на груди руки в длинных полосах шрамов. Пахло от него как от бойни, в спутанных волосах застряла сосновая хвоя. Сапожищи с торчавшими наружу пальцами были в грязи и песке.
— Давно ты тут ошиваешься?
— А вы как всегда гостеприимны, господин младший Лестрейндж… — он рыгнул и принялся ковыряться в зубах когтем.
Будь он гостеприимнее, здесь бы за милу душу образовалась неофициальная ставка: сапоги на подлокотниках, приказы его эльфам, колкости в адрес его предков. Нет уж, пусть это, вместе с «великой честью», терпят господа Малфои, дракл им в ребро.
Фенрир закончил исследовать собственную пасть, хрипло рыкнул и потянулся за бутылкой. Вытащил пробку зубами и выплюнул ее вместе с порцией буроватой слюны. Утруждать себя бокалом не стал.
— Я тут, — несколько жадных глотков, — за тобой приглядываю.
— Какого хрена?
— Назначили. Как видишь, не зря, — вервольф подмигнул ему и снова приложился к горлышку. — Когда бы еще ты меня угостил?
Да никогда. Только оборотней в доме ему не хватало. Зелье начинало действовать, проясняя рассудок, помогая принимать поспешные решения.
— Я в порядке. Кончай выпивку и проваливай, — он осторожно потянулся за палочкой, заткнутой за петли пояса. Грейбек наблюдал, молча ухмыляясь и щуря пожелтевшие глаза.
— На твоем месте я бы этого не делал. Я тут вроде как… гонец и надзиратель. Все приказы сверху, так что это не моя идея.
— А чья? Опять Малфой выпендривается? Провала в Министерстве ему мало…
— Приказ сверху, — повторил вервольф, для уточнения стукнув по столу пустой бутылкой и подняв палец к потолку. — Пока твой брат не вернется, я здесь… побуду.
— Тогда пошел, на хрен, в сарай. Полезешь к лошадям или эльфам, я с тебя шкуру спущу.
Фенрир откровенно расхохотался. Он не стал дожидаться, пока вервольф успокоится: вытащил палочку и, послав бутылку об стену, поплелся в холл.
Белый кентавр из каррарского мрамора выглядел сегодня особенно печальным…

На пороге его обдало свежим соленым ветром. Северо-западный, брызги о камни, струйки песка, стелившиеся по плитам подъездной дороги. Сухие хвоинки, крошечные кусочки коры. Он вдохнул полной грудью и спустился по выщербленным ступеням во двор, накрытый тенью замка. Неудивительно, что в этой тени и на этих скалах не прижилось ни одно садовое растение.
Глядя себе под ноги, чтобы не напороться на камень, он дошел до ворот. Постоял минуту с закрытыми глазами, уткнувшись лбом в кованые прутья створки, потом потянул ее на себя. Петли визжали хуже голодных гарпий, сквозь решетки к нему тянулись колючие лапы кустарника. Кто-то шел следом, царапая когтями по камням; ворота снова заскрипели.
— Чего еще? До тебя, блядь, не дошло?
— Это до тебя плохо доходит. Ты хоть помнишь, где вчера был?
— С Джагсом, растуды твою мать.
— Не с кем, а где. Было собрание, все растянулось на три дня. Долохов получил отчет из Дурмштранга.
— Да, припоминаю… что-то о вербовке.
— Послушай, Лестрейндж, — оборотень развернул его за плечо, дыхнул в лицо гнилью, — это переходит все границы.
— А что я сделал?
В конце тропы между низкими кустами виднелось море — серое, будто грязное, с металлической рябью волн. Свежесть запахла водорослями; на дороге валялось воронье перо. Он поднял его и бессознательно повертел в руках, покалывая подушечки пальцев острым стержнем.
— Ты слишком много пьешь.
Это он слышал неоднократно, с того самого дня, когда впервые дорвался до бутылки дрянного коньяка. Родольфус даже растерялся, когда он ввалился к нему в спальню, благоухая как «Дырявый котел» и еле держась на ногах. Хогвартский пятикурсник лихо отпраздновал начало каникул. Младший братик, обнимавший таз как лучшего друга.
Позже выпивка не раз помогала ему не произвести на окружающих ожидаемого впечатления. Относительно упившись еще до визита к Блэкам, он ущипнул Андромеду за «место пониже талии» и этим поставил крест на их еще не зародившихся отношениях. Остальные представители клана Блэк, судя по вытянувшимся лицам, были в тихом аристократическом шоке. За ужином он выпил еще, зажал в кладовой молоденькую красотку Розье и вернулся к карточному столу во всем великолепии кое-как заправленной рубахи и с улыбкой до ушей.
— Слушай, а она мне…
— Иди спать, Мерлина ради. Позорище, — отрезал Родольфус и захлопнул дверь своей комнаты. С тех пор старший Лестрейндж наносил визиты Блэкам лишь в обществе жены.
На шестом и седьмом курсах он ходил в хогсмидские кабаки как к себе домой. Слагхорн не жалел нервы, строчил письма, поднимал вопрос у директора, но отчисления не последовало. Он стал легендой среди однокурсников, робко обжимавшихся по углам и отправлявших родителям доклады о своем чистокровном поведении. Он умудрялся протаскивать в Хогвартс огневиски и маггловские журналы, и за это списывал у товарищей все возможное. «Тритоны» сдались каким-то чудом, а после выпускного он набрался так, что чуть не умер.
Беспечности пришел конец, когда однажды вечером брат извлек из сундука плащ с капюшоном и маску венецианской работы. На следующий день его потащили ужинать к Малфоям.
— Ты слишком много пьешь. А когда пьешь, слишком много болтаешь, - сказал Руди, натягивая перчатки. — Так что в ставке ни капли и ни слова. Я не шучу.
На первом собрании он был трезв как стеклышко, и его приняли, назвав молодой надеждой Темного отряда.
Он даже опешил от того, как просто согласился служить — словно он домовик, или того хуже. Произведенное впечатление пришлось разрушать долгим упорным трудом, нарываясь на истерики Беллатрикс и круциатус от Парня-Который-Величал-Себя-Темным-Лордом. Тогда он приобрел привычку ходить по краю, по канату над пропастью, по струне терпения, готовой вот-вот лопнуть. Были те, кто любил его и его дело, были высокомерные завистники. И был вожак оборотней, альфа. Грейби.

— Согласно шкале пожирательской жестокости, лидирует вервольф Фенрир Грейбек по прозвищу Сивый.
— А по шкале трусости?
— Почетное первое место делят… Амикус Кэрроу с сестрой и Игорь Каркаров.
— Каркуше главный приз.
— Мертвых не награждают, Джагсон.

Фенрир был первым, а он был первым после Фенрира. Его это не огорчало; Грейбек не отличался магическими способностями, да и человеком его никто не считал. Зато он был полноценным Пожирателем, Упивающимся, Загрызающим — кем угодно, если речь шла о жертвах. Безмозглая скотина, машина для убийства, получавшая от этого процесса единственное в жизни удовольствие.
И вот теперь эта безмозглая скотина плелась следом и читала ему нотации.
—Ты опять надрался и…Ты умеешь хоть иногда держать язык за зубами?
— Ага, и член в штанах, — перо вонзилось в кишевший муравьями холмик. — Что ты ко мне привязался?
Вервольф осклабился и отстал, чтобы окончательно разворошить муравейник. Он спустился по дюне на утрамбованный недавним штормом песок в ниточках птичьих следов. Здесь снова было свежо, запах выброшенных на берег водорослей уносило западнее, к замку. Вода стала холоднее. Замерев на минуту, раскинув руки и чувствуя, как встали дыбом волоски на теле, он стянул брюки и нагишом побрел к морю.
Когда пришла пора избавиться от бывшего директора Дурмштранга, это задание поручили ему и Сивому. Первое дело после перерыва в четырнадцать лет — грех было не позабавиться. Они добрались до хижины в лесу, где прятался Игорь, и залегли в овраге неподалеку. В час пополуночи Фенрир взвыл волком; в ответ из хижины раздался собачий лай, и вскоре во двор вышел Каркаров с Люмосом в одной руке и маггловской двустволкой — в другой. Тогда и они появились из своего укрытия.
— Здорово, приятель. Как поживаешь? — сказал он тогда, с трудом выговаривая слова на родном языке Игоря. Наверное, этого Каркаров боялся больше всего — быть застигнутым врасплох. Разумеется, он взял себя в руки, пригласил в дом, предложил выпить. Огромная лохматая псина при виде Фенрира заскулила и забилась в чулан. Они выпили втроем, вспомнили старые времена. Он рассказывал об Азкабане, Игорь бледнел, подобострастно кивал, поддакивал… А когда хозяин собрался достать вторую бутылку, они тоже поднялись.
— Ну, что, дурмштрангская сволочь.
Экспеллиармус не понадобился: он выбил палочку из трясущейся руки, наступая на Каркарова — медленно, улыбаясь, дразня себя полузабытым чувством наслаждения. Драклы все дери, у него даже встал от этого ощущения власти.
— Может, отсосешь мне напоследок, а? Турнирная шлюха, выродок.
— Я сд-д-делаю вс-с-се, что уг-годно… — он пятился к тому же чулану, поскуливая и тряся козлиной бороденкой. — Только пощ-щ-ща…
— На колени!! Целуй сапоги, блядь!
Игорь плюхнулся на пол, как мешок, подполз к нему, обнял голенище и лизнул налипшую на драконью кожу грязь. Его мутило; покрытый белесым налетом язык мелькал проворнее, чем у любой девки из Лютного. Он сплюнул и ударил Каркарова ногой в лицо.
Именем Темного Лорда, могущественного и справедливого, — Авада Кедавра. Фенрир прикончил пса; в небе, будто северное сияние, замерцал смертный знак. Здесь еще не везде растаял снег, капельки срывались с голых веток ему на руки.
Следующая волна окатила по ключицы, обжигая, заставив задержать дыхание. Плеснув на плечи и в лицо, он зажмурился и нырнул; все тело пронзили крошечные ледяные зубки. Когда-то ему нравилось думать, что если однажды он не вынырнет, кто-то об этом обязательно пожалеет. Теперь ему было все равно.
Как обычно, он пошел вдоль берега саженками, но сегодня было тяжело; море не принимало его, то опасно затягивая под волны, то выталкивая на поверхность. Грудь саднило, ребра ходили ходуном, но воздуха все равно не хватало. Отфыркиваясь, он повернул к пляжу, сквозь брызги различая одинокую фигуру Грейбека.
Кто и когда решил, что они с Фенриром «работают в команде», осталось загадкой. Всякий раз, когда они виделись, он испытывал непреодолимое чувство гадливости вкупе с нездоровым любопытством. От «напарника» за милю разило убийством столь же примитивным, как и его образ жизни: гнилая листва, грязь оврагов, сырая пища, мутная вода. Грейбек линял, и с него клоками падала свалявшаяся шерсть, тут и там обнажая кожу в старых ранах и лишаях. По Грейбеку ползали вши и блохи, которых он выгрызал, утробно рыча. То, что Грейбек умел говорить и ходить на задних лапах, казалось каким-то чудом, потому что он не был человеком, не рождался им и не мог им умереть.
Он вышел на берег, взъерошивая так и не поседевшие в Азкабане волосы. Стало теплее; толщу облаков кое-где разорвало, и небо сочилось блеклым светом. Вервольф сидел на песке, не шевелясь, словно подкарауливая чайку.
— Чего уставился?
Фенрир не облизнулся. Но вид у него был такой, будто губы вот-вот дрогнут, и по заросшему исцарапанному подбородку на заросшую исцарапанную грудь закапает слюна.
— Хорош…
Это он знал еще задолго до того, как пообщался в кладовке с шустрой мадемуазель Розье.
— Что-то особенно нравится, Грейб?
Оборотень поднялся, отряхнул с рук — или лап — песок. Подошел почти вплотную. Он не двигался, наблюдая со слабой ухмылкой; Фенрир обошел его и встал сзади, обдавая загривок смрадным бурбонным дыханием.
— Плечи широкие, хорошо. Сильная спина. Руки… — грубые пальцы прошлись по мышцам, разминая и покалывая, — не как у волшебника, — вервольф хрипло хохотнул. — Ноги длинные, бегаешь, небось, быстро.
Он держался с ним, как придирчивый покупатель с лошадью: уговаривал себя, словно боялся прогадать. Зачем?
— Дыхалка что надо, — оборотень уже смотрел ему в лицо, — фронт, бока… Тощеват, конечно, после Азкабана…
— Грейби, тебе штаны не жмут?
Наверное, он зря это сказал. Желтые глаза сузились, под щетинистыми усами блеснули клыки.
— Щ-щенок…
— Ты забываешься. Щенки водятся в твоей общине. И сколько бы ты ни пытался сделать из них солдат, они все равно останутся щенками.
Он наклонился и потянулся за штанами, не обращая внимания на сдавленный рык. Оделся, сунул за пояс палочку и пошел вверх по дюне, где ржавой лужицей суетились обездоленные муравьи.

— Тебя язык когда-нибудь до Азкабана доведет. Снова.
— Уймись, Руд. Что я такого сказал?
— Да ничего особенного. При гостях намекнул Малфою на его мужскую несостоятельность и вытекающее отсюда сходство с Темным Лордом, только и всего.
— Так ведь это правда!
— Засунь свою правду… куда подальше.

Падая под тяжестью тела вервольфа, он даже не успел удивиться. Палочка выдернута и отброшена, руки заломлены назад. На затылок давила когтистая лапа; к счастью, все-таки удалось повернуть голову и не наглотаться песку вперемежку с насекомыми. Сукин сын оседлал его, давя горячей промежностью на поясницу, царапая кожу пряжкой ремня.
— Ишь, храбрец выискался… Как ты теперь запоешь?
— Пусти, твою мать!!
— Да Мерлина ради…
Тяжесть исчезла, а вместе с ней и опасное жгучее давление бедер. Он подтянулся на руках и вскочил, побагровев от гнева. Фенрир снова лыбился во всю морду, с трудом контролируя слюноотделение.
— Что это значит, драклы тебя?!
— Это было предупреждение, — почти ласково сказал Грейбек. — В следующий раз смотри мне… щ-щенок.
Ответом был правый хук в челюсть.
Когда он дрался в школе, противникам приходилось худо: самое малое, что они получали, это разорванную в клочья мантию и разбитый нос. Мадам Помфри случалось и вправлять вывихи, и лечить переломы — но только не ему. Он был слишком быстрым, слишком ловким, слишком… чересчур наглым, щеголяя на уроках ссадинами и синяками. Но ведь он должен был как-то обращать на себя внимание.
Разумеется, Фенрир, с его звериной реакцией, просто позволил себя ударить — только чтобы не сдерживаться самому. От его пощечины посыпались искры из глаз; второй удар чуть не сбил с ног. Зубы вервольфа клацнули над ухом, а когти безо всякой пощады вонзились в бока, снова швырнув на землю и подмяв под себя. Он задыхался, кашлял, ощущая во рту металлический привкус моря. Одной рукой Грейбек сжал ему горло; послышался шорох и звяканье пряжки.
— Сам напросился…
Он не мог ответить, только таращил глаза, тщетно царапая давившую лапищу, выгибаясь на песке.
— Са-а-ам… — ремень обвился вокруг заведенных назад запястий, стягивая до кровавых полос. В плечах ноющей тяжестью собиралась боль, выкручивала суставы. Кровь капала, превращаясь в бурые бляшки; морщась, он выплюнул осколок зуба. Тогда Фенрир перевернул его на спину.
— Ну, мальчик, не бойся, — шепот, шершавая ладонь скользнула по телу, вызывая дрожь отвращения. — Все будет хорошо…
Ему казалось, что небо сейчас свалится, задавив слоем облаков. Пусть что-то произойдет: вызов, война, гроза, шторм, пусть их обоих смоет волной или поглотит пропасть, но только не это… Он снова забился в тисках душившей руки, она сжала еще сильнее, вонзившись когтями в шею.
— А будешь дергаться — будет больно.
Когда-то он это уже слышал. В детстве, когда отец спускал ему штаны, предоставляя выбор: кнут или ремень с тяжелой пряжкой. Чем громче он вопил, пытаясь вырваться, тем сильнее становились удары. Поэтому и теперь он замер, затих, старался не дышать. Но смрад все равно окутывал, перебивая бриз и сырую прохладу.
Как только он доберется до гребаной палочки, спустит с этой блядской псины шкуру по дюйму. Если останется жив. Если…
Лапа отпустила горло, Фенрир навис над ним, пристально разглядывая. Потом наклонился, опираясь на ладони, и лизнул свежую царапину на животе. Он вздрогнул, конвульсивно сжал кулаки и челюсти; по щеке новой струйкой побежала кровь. Грейбек лизнул второй раз, третий, подбираясь выше, щекоча языком впадинки между ребрами. Правая рука уперлась в пах, неумело поглаживая, теребя сквозь холщовую ткань. Теперь его трясло как в лихорадке.
— Я… тебя убью, — кровь потекла чуть сильнее, он облизнул рассеченную губу. В ответ глухой рык в лицо, когти подцепили и рванули ткань. Он дышал ему в шею, подхватывая языком красные капельки, погружая, наконец, в нараставший гул забытья. Песок расступился, небо устремилось вниз, на покрытый колючей шерстью хребет — желтое, белое, черное, звенящее. Ни рук, ни ног, ни мозолистых пальцев между лохмотьями, ни лохмотьев. Он летел вниз в сплошной кружившейся пустоте, в толще шума, невесомый, бестелесный, как призрак. И укус куда-то, где раньше было его плечо, был только легким касанием.

глава 2

Раннее утро, стая черных волков, туши оленей на снегу, холодное небо, свист пуль и крики одними губами: «Ату их, взять!». Волки подскакивают в воздухе, валятся на землю, но снег остается слепяще белым — и тогда он понимает, что все происходит там, где кончается «наяву».

Он очнулся от ощущения, будто глаза запорошило черным песчаным ветром, который дул отовсюду, свистел в ушах, смешиваясь в черепной коробке с гудящим роем крошечных злобных ос. А следом от левого плеча по венам шеи проникла боль — тупая, ноющая, какая-то цепкая, хватавшая за сердце. Он застонал и повернул голову, уткнувшись носом в грубую обивку. Мертвые волки растекались темными лужами, смешивались друг с другом, превращались в новых волков, раздирали снег в клочья, как ветхое одеяло.
— Не скули, не умрешь.
Странно: он сам нередко говорил похожие слова, глядя на бившихся в судорогах людей – соратников ли, врагов, все равно. Круцио на всех действует одинаково. Только сейчас это было не Круцио.
— Что... ты… сделал…
Оказалось, что он лежит в том же кресле в столовой, укрытый до пояса шкурой. Плечо было вымазано вязкой дрянью, от запаха которой в рвотном позыве подвело живот. Он слабо пошевелился, сцепив зубы, потянулся за палочкой, ударился костяшками плохо гнувшихся пальцев о подлокотник. Шкура с шорохом соскользнула, тело пробило ознобом.
— Что ты сделал, блядь паршивая?! Я тебя… — сдавленно рыча и рыдая, он сполз на пол, не в силах справиться с головокружением. Штаны на бедрах висели лоскутами, еле прикрывая член, сквозь длинные дыры виднелись длинные свежие царапины. Сзади на лохмотьях остались кровавые пятна; он всхлипнул от ужаса и, хрипло дыша, встал на четвереньки, потом с трудом поднялся на ноги, ощупывая пояс в поисках оружия.
— Я тебя… дерьмо свое жрать будешь, сука, блядь!! На цепи подохнешь, псина! — Фенрир колыхался впереди смутным пятном, то приближаясь почти вплотную, то расплываясь в смрадном тумане. Он качнулся в его сторону, желая вцепиться руками в горло, но вместо этого оступился и повис на шее вервольфа, проехавшись грудью по колючей шерсти. Грейбек подхватил его под мышки, неловко, но как-то бережно, отчего слезы хлынули из глаз, а пальцы беспомощно заскользили по сильному загривку.
— За что? За что, за что, за что…

— Заавадь меня три раза, но я не понимаю, как Лорд это терпит? За что, за какие заслуги…
— Вам не оценить хитросплетений семейных уз, дорогой господин Джагсон.
— Какие, к драклам, узы? Помилуй, он ведь просто паршивая овца, позор рода и племени!
— В нетрезвом состоянии вы несильно от него отличаетесь.
— В отличие от него я знаю свое место, Люциус.

Не было смысла задавать вопросы, на которые все равно не получишь ответа. Не было смысла проклинать несправедливость мира, но этим он и занимался, всхлипывая в покрытую шрамами грудь, впервые ощущая смесь доселе неизведанного стыда и страха, и страха из-за стыда.
— За что-о-о?..
— Хватит выть, я еще ничего не сделал.
— Ничего? У меня задница в крови, твою мать!
— А ты почаще вино по креслам разливай и бутылками швыряйся. Буян драклов.
Он затих, отпустил шею и отступил на шаг, сквозь пелену слез глядя на Фенрира. Первый раз он тоже увидел его вот так: во влажном тумане, из-под сдвинутых бровей, сквозь щелки заплаканных глаз. Тогда он снова нагрубил отцу, и тот грозился «хорошенько всыпать», как только уедут гости. Выбежав в коридор с горевшими от оплеух щеками, он не затормозил на повороте и вписался головой в чей-то живот, опять разревевшись от ужаса и боли.
Дальше он плохо все помнил — только то, что незнакомец удержал его за запястье и, присев на корточки, принялся рассматривать, как диковинного зверька, и шептал: «Хорошо, хорошо…» А потом появился Руди, с воплем кинулся к нему и оттащил, чуть не оторвав руку, и кричал что-то еще, звал отца, угрожал… То ли ему показалось, то ли гость вправду зарычал в ответ; Родольфус побледнел и толкнул его за какую-то дверь, а перед тем, как она захлопнулась, он увидел, как брат выхватил палочку, хотя ему еще нельзя было колдовать за пределами школы.
— Правду сказал?
— Ты вырубился, — желтозубый рот растянулся в ухмылке, — а трупы я не трахаю, даже живые.
— Остряк, бля…
Похождения, чужие и свои, он обсуждал со всеми соратниками, даже с Драко — поначалу чуть смягчив краски и следя за базаром. Однако, младший Малфой немало удивил его осведомленностью и отсутствием аристократического ханжества, и к концу беседы он уже не стеснялся в выражениях и деталях. Дядя с племянничком душевно посидели за стаканом неплохого вина; пунцовый от радости Драко чувствовал себя так, словно получил неофициальную метку.
Один Фенрир остался в стороне. По правде говоря, он даже не знал, кого Грейбек предпочитает в альковном плане: какого пола, возраста, внешности и так далее. Наверняка он без труда крыл всех сучек в своей общине, разводя подзаборных наследничков, не брезгуя ни кровосмешением, ни свальным грехом. Только Грейб никогда об этом не рассказывал, а подступившего пару раз с вопросом Джагсона послал далеко и не на шутку. А теперь оказалось, что их вожак-вервольф «из другого лагеря». Хотя, почти все они то и дело меняли или объединяли эти «лагеря» — исключениями были разве что Долохов да Родольфус, которому судьба отвела неблагодарную роль братской совести.
— Это что за дерьмо драконье? — он брезгливо указал на вымазанное плечо и, опираясь на стол, потянулся за салфеткой.
— Смесь из моей слюны, семени и крови, — смрадное дыхание раздавалось ближе, — от нее укусы зажи…
Пустой желудок конвульсивно сжался, и он согнулся пополам, кашляя, хватая пересохшим ртом воздух.
— Ты… меня…
— Успокойся.
— Круцио!!
Грейбек тихо фыркнул, засмеялся, а потом захохотал во весь голос — нервно, надсадно. Он смотрел на него, пытаясь понять, и не понимал.
— Ни дракла не можешь без своей магии!
— Ты, с-сука… Я не оборотень…
— Как хочешь, — Фенрир перестал смеяться так же внезапно, как и начал. — Но теперь я твой альфа… почти.
— Я не оборотень!! Блядь, ты не… — пальцы нащупали холодную рукоятку, и он развернулся всем корпусом, с несуразно узким ножом в руке. Лезвие полоснуло по груди, раздался вой — от ярости, не от боли — и правую кисть сдавило в кулаке как в тисках.
— Неймется?! — рев в лицо, и все снова предельно четко и ясно, до рези в глазах. — Чуешь, сопляк, кто тут хозяин? — клыки удлинились, от шеи по плечам мелкой мохнатой волной побежала проступавшая шерсть.
Эхо отдалось в каждом позвонке. Чем глубже была пропасть, чем уже дорога в ущелье над острыми скалами, тем слаще было по ней идти. Рудольф говорил, что его жажда смерти находится за гранью любого безумия. Другие не говорили, но думали так же, и если бы в заведении старины Мунго была палата для Упивающихся, он бы валялся там, в ремнях и под успокоительными. Но, увы, старина Мунго пользовал только их жертв.
Теперь от веяния жара из смертельных недр дрожь усиливалась, заставляя трепетать каждый нерв, каждую гребаную струнку чувства, вопя о том, как хорошо быть живым — чтобы дышать воздухом и ощущать под ногами землю, и тепло, и кожу, свою и чужую, и все запахи мира. Ведь когда это закончится — зеленой вспышкой, осклизлым поцелуем или лязгом клыков — он не успеет даже пожалеть. Полет в пропасть для этого слишком короткий. Какой олух придумал, что при этом перед глазами успевает промелькнуть вся жизнь?
Нож плашмя упал на шкуры. Огонь поднялся по ступням, икрам, коленям, опалил бедра. Царапина на мощной заросшей груди светлела, как по волшебству, впившиеся в запястье когти втягивались обратно, оставляя алые следы. От дерзкого отчаяния свело скулы, и он еле выдавил, подаваясь вперед:
— Ты ведь этого хочешь, да?..
Волк терся о его ноги, ласкаясь и утробно рыча.
— Этого? — вовсе шепотом, сквозь улыбку, сквозь широко распахнутые глаза. Набухавший член поднимался под лохмотьями, упираясь в грубую нестиранную холстину брюк. — Да, Грейби?
Блядь, такой ошарашенной морды он еще не видел — а ведь у самого стоит, дай Мерлин. Кулак медленно разжался, лапы повисли по бокам; он поднес раненую руку ко рту и слизнул кровь.
— Что же ты молчишь, Гр...
Поцелуй накрыл его как лавина; пальцы вцепились в затылок, не давая вырваться, вторая лапища сжала ягодицу, притянула еще ближе. Зубы стукнули о зубы, обдало тяжелым гнилостным дыханием, но он хотел жить, и стерпел, впуская хищный горячий язык. А впустив, забыл обо всем.

— Дело не в том, что они оборотни, Антонин. Все дело в сплоченности.
— Что ты имеешь в виду?
— Они думают как один, действуют как один, живут как один. Они зависят от своего альфы гораздо больше, чем мы от любого Империо.
— Руди, тебе тоже забили голову этими бреднями? Сначала Люциус, теперь ты…
— Это не бредни. Они так поступают потому, что не могут иначе. Вервольфы… боятся и любят своего вожака. Даже непонятно, что сильнее — страх или любовь, но пока Сивый на нашей стороне, его волки пойдут за нами куда угодно.
— Все верно. Но Сивый был и остается только на своей стороне, и ты это знаешь.

Казалось, все происходит против его воли, вне нее — он только наблюдает со стороны за собственным телом. Или не казалось, а только хотелось быть вне, снаружи. Или он больше не хотел ничего, кроме…
— Фе-е-енри-и-ир-р…
Лапы рванули брюки по швам, нитки треснули, будто гнилые, и лохмотья сползли вниз, путаясь в ногах. Грейбек толкнул его к столу, впечатывая поясницей в гладкий обструганный край, шагнул вперед и прочертил когтями борозды на красной полировке. Не помня себя, он стряхнул ошметки с щиколоток и шире расставил ноги, вонзившись взглядом в волчьи зрачки. И второй поцелуй сорвал сам, чувствуя, как его приподнимают над полом, дают новые точки опоры.
— Будешь рыпаться — загрызу… — невнятное, откуда-то с другой стороны реальности. Он только застонал в ответ, обвивая ногами бедра, пальцами вцепляясь в край с отметинами под ладонью. Фенрир ткнул его кулаком в грудь, заставил опереться на локти, и наклонился над ним: горячий выдох, следом губы, следом язык, по шее, мимо раны, ниже. Лапы завозились с тем самым ремнем, сбросив его пальцы, царапнувшие кожу на боку.
— Грейб…
— Заткнись, — пуговицы сорвались с петель, полетели в сторону, выпуская на свободу огромный орган, налившийся кровью, как свинцом. На мгновение он похолодел от ужаса.
— Ты меня…
— Заткнись, кому говорят! — в хриплом дыхании послышался рык, и он, так и не сняв брюки, плюнул на лапу и сжал член у основания.
Кроме полдесятка продажных сосунков из Лютного у него был только один любовник, еще до Азкабана — Эван Розье. Бедный покойный долбаный дурак Розье… видать, сестрица не преминула поделиться с ним рассказом о столкновении в блэковской кладовой. Или он сам набрался храбрости, как знать, только однажды поздним вечером залез к нему в постель с невиданной силы Заглушающим. Он как раз находился в середине известного процесса и был совсем не против, когда тонкие руки однокурсника прошлись по телу, стягивая пижаму, а бледные губы прижались к ямке между ключицами. В свете Люмоса кожа у него была полупрозрачная, в прожилках самой, что ни на есть, голубой крови, смешно сморщенная на остреньких локтях.
— Я тебя хочу, — извиняющимся тоном сказал Эван прежде, чем снять и аккуратно сложить собственные штаны и белье.
— Н-ну, валяй, — он цокнул на него языком, как на лошадь, и откинулся на подушки, пока Розье возился с заклинанием смазки. Самому было не боязно, а просто лень. И только когда Эв осторожно засунул один скользкий палец, а потом второй, и задел внутри какую-то новую болезненно-острую точку наслаждения, он выгнулся, напрягая все мышцы, смешав выдох со стоном.
— Бля-а-а, Эван…
— Тебе хорошо? – все так же извиняясь, прошептал Розье и чуть пошевелил пальцами, послав сквозь тело маленький фейерверк. А потом брякнул: — Ты такой красивый…
— Заткнись… Болтаешь как… девчонка, — и он густо покраснел, впервые чувствуя себя в роли подчиненного.
Эван был очень нежен, очень осторожен, даже как будто испуган — но не настолько, чтобы увянуть и ретироваться. Небольшой член поднимался среди темных волосков, оттенявших белый живот, и когда Розье пристроился у него между ног, он был похож на стройного шаловливого эльфа из сказки, сидящего на берегу лунного ручья. От этой мысли он покраснел еще больше, но никак не мог прогнать ее, даже когда Эван наконец-то вошел и задвигался, таращась на него широко распахнутыми глазами. Робкие фрикции все-таки достали ту же точку, что раньше — пальцы, и он выплеснулся на себя и простыни, под растерянным затуманенным взглядом. Тогда Розье, моргнув, тоже задрожал, тихо хныкнул и подался назад, съежившись на кровати. Он сунул кучку тряпья однокурснику и велел проваливать.
Возможно, Эв надеялся, что с этого начнется «любовь». Но в следующий раз он разбудил его посреди ночи, нагромоздив Заглушающие крепостной стеной, и взял сзади, для верности зажав в кулаке отпущенную до ушей шевелюру Розье. Эван всхлипывал и умолял, потом застонал — долго, протяжно — и щедро оросил скомканную постель. Задыхаясь, он вытащил подрагивавший скользкий член и кончил любовнику на спину, повалившись на него и вдавливая в кровать.
— А ты лучше, чем девчонка, Эвви… — Розье что-то пискнул в ответ и оттолкнул его, повернулся на бок; потом отдышался и полез целоваться, но эти телячьи нежности его уже не интересовали.
С тех пор и до ареста они были вместе от силы дюжину раз. У него было много страстных женщин, отчего Эван поначалу тихо страдал, а потом смирился, так и не получив ни закатов на опушке Запретного Леса, ни колдографии на память, ни другой романтической галиматьи. Незадолго до смерти Розье они встретились в обшарпанном маггловском баре при гостинице, и Эван, всегда отзывчивый и покладистый, вдруг заупрямился.
— Я хочу… я бы хотел быть сверху. Как в первый раз.
— Н-ну, валяй, — он положил руки под голову и пялился в потолок, дымя сигаретой, пока Розье снимал и аккуратно складывал одежду. Кончив с тонким всхлипом, он обнял его ноги и уткнулся лицом во влажный соленый живот, так и не сказав, что было уже два рейда, и он неделю не ночует дома, а завтра попытается выбраться из страны по нелегальному порт-ключу.
Теперь среди волков сидел и таращился на снег мальчик-эльф, покорно ожидая, когда его разорвут на части.
Растерев по члену слюну и смегму, Фенрир все-таки подался вперед, снова втягивая в поцелуй губы и язык, прихватив когтями кожу на пояснице. Он вытянул ноги, зацепил пояс расстегнутых брюк и потянул их вниз, отчего Грейбек глухо засмеялся. Вспотевшие ладони скользили по столу.
— Иди-ка сюда, — он снова подхватил его на руки и опустил на устилавшие пол шкуры — медвежьи и, кажется, волчьи тоже. Потолочные балки поднялись еще выше, шерсть колола лопатки, пощекотала спину и шею, когда вервольф развел ему ноги и чуть потянул на себя. Язык и зубы спустились к соскам, слегка прихватывая и облизывая, и он задрожал в этих руках, больше не задумываясь, останется ли после этого жив, и справится ли лучшее заживляющее зелье Снейпа с его порванной задницей. Бедра толкнулись навстречу Фенриру, задели болезненно твердый член, и оборотень зарычал, прочерчивая влажный след от груди вниз, по густой черной дорожке, кончиком языка скользнув в пупок.
— Грейби… — колени тряслись, пот бисером выступил по телу, прохладный, как роса. — Грей… бля-а-а-адь!!
Боль была такая, будто ему по ребра засадили раскаленный вертел. Судорога прокатилась до раны, где отозвалась, немея и перекрывая воздух. Из глаз хлынули слезы, и он вцепился в мохнатые плечи над собой, не в силах даже попробовать вырваться.
— Ты-ы…
Но в отличие от любой другой боли, эта не отрезвляла и не погружала в небытие. Фенрир выдохнул ему в лицо, глубинно рыча, дернулся назад, и следующим толчком коснулся простаты. Всхлипывая, он выгнулся дугой и коротко взвыл, царапая бицепсы и цепляясь пятками за мощные бока. Левая лапа обвила поясницу, выпустив в кожу когти, и не давала лечь, насаживая все глубже, все быстрее. Он еле мог дышать, коротко хватая ртом жар и запахи, чувствуя, как темнеет и снова светлеет в глазах, как шкуры плавятся под спиной, тонкие и невесомые над пропастью. Наконец, Грейбек обхватил его член, исступленно двигаясь внутри, надавил большим пальцем на головку и кончил, отдавая свою дрожь пульсацией в животе, по которому растекались горячие струйки. Сквозь крик он отпустил плечо, набрав полную горсть волчьей шерсти, и без сил замер на полу. Фенрир, тяжело дыша, повалился рядом.

— Зачем тебе все это нужно? И не говори, что Родольфус привел, я знаю, что это не так.
— Какое твое дело, Эвви?
— Я думал, мы друзья.
— Драклы тебя за патлы, хватит ныть! Ну, захотел и пришел — а захочу, так уйду.
— Идиот, отсюда уже никто не уйдет. Только не своими ногами.
— Тоже мне, напугал.
— Я просто не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.
— А ты вправду баба, Эван Розье.

Сказочный эльф в волчьей пасти превращался в ледяное крошево; тускнели, растворяясь, распахнутые в небо призрачные глаза.
Тихо застонав от угасавшей боли, он повернулся к Фенриру, запустил руку в спутанную грязную гриву. Согнутая нога легла на бедро, притягивая колено к паху, и он прижался к вервольфу, погрузился в их общий запах. Пересохшие губы разлепились в улыбке.
— Тебя надвое, Грейб, — широкая ладонь накрыла поникший член, пальцы слегка перебирали мошонку, и он снова шумно выдохнул, извиваясь, желая толкнуться в эту руку.
— Не скули… волчонок, — оборотень осклабился, слизнул высохшие на щеке слезы. — Тебе помыться надо, и поесть.
— В снегу… — темные тени столпились вокруг, горели, мигая, злобные желтые светлячки.
— Чего? Какой снег в июле?
— Вокруг… и волки тут… — он странно рассмеялся и утопил слова в поцелуе.
Они как-то доволокли друг друга до спальни, умудрившись не наткнуться ни на одного домовика. Привалившись к стене под душем, он не мог, да и не старался собраться с мыслями. Мыслей не было, не было человеческих чувств, слизанных и смытых водой, только бессвязная речь и смех, как у пьяного. И когда он вышел из ванной, по привычке завернувшись в жесткое полотенце, и увидел сидевшего на краю постели, куда более трезвого Грейбека, от раны в пах будто ударила молния. Пошатываясь, он доковылял до кровати и обнял вервольфа за шею, не ощущая опоры между широко расставленными ногами.
— Я тебя хочу… — полотенце соскользнуло, и он бесстыдно прильнул к одетому телу, снова обхватывая бедрами поясницу, потираясь эрекцией о грубый шов.
— Ты как сучка во время течки, Лестрейндж, — а лапы уже подхватили его под ягодицы, подсаживая выше, скрытый штанами член уперся в промежность горячим твердым бугром. Отклонившись назад, он еле сдерживался под ласками, дал вылизать себя без тени прежней брезгливости, а на пике сорвал голос, рискуя вывихнуть себе шею.
День пролетел как в тумане — жарком, знойном, плавящем стекло и волю. Дважды они спускались поесть и выпить, исчерпав все запасы в его комнате. Рвали хлеб и мясо руками, жадно глотая, будто не видели пищи несколько суток, и трахались, словно только вчера вышли после долгих лет Азкабана. Когда Грейбек засадил ему не то в шестой, не то в седьмой раз, и он снова забился в оргазме, оседая на мокрые от спермы и пота простыни, то не мог не спросить:
— Ты когда-нибудь устанешь?
— Нет, — Фенрир уже отдышался и притянул его к себе, внимательно изучая заскорузлую рану. — Это преимущество альфы и новообращенного.
— И я тоже…
— Со мной — да. Пока мне не надоест, — он потянулся и демонстративно зевнул, по-собачьи подвернув язык и лязгнув зубами. Спустя минуту добавил: — Глянь, на плече уже мех растет. Хорошо.
Он спустил ноги с кровати и проковылял к высокому зеркалу рядом со шведским доспехом. Рана затянулась, розовея под коркой «мази» свежим шрамом, а вдоль ключицы змеилась, пробиваясь дюйма на два, почти черная шерсть — от подмышечной впадины и к груди, путаясь с его собственной темной порослью. За спиной серым призраком колебался волк, как часть марева, опалявшего похотью и жестокостью.
— Это не имеет значения. Ты знаешь о моих предках, Грейб. Во мне кровь…
— Да слыхал я эти байки, — оборотень лениво махнул на него лапой, будто отгоняя муху. — Деда Эдгар вовсе не деда Эдгар, а был некто Теодор Лестрейндж, попавший на зубок моему дедуле Фиерсе Лютому, да не пожелтеют в могиле его кости. Потом этот Теодор отодрал твою бабку, которая от такой ласки забыла принять абортивное и родила твоего незабвенного батюшку…
Он стоял, не оборачиваясь, видя Грейбека в зеркале, чувствуя все его насмешливое пренебрежение.
— Но клан Фиерсе не был твоим кланом. И неважно, кто, над кем и когда одержал победу за стаю: мой альфа, пусть и через поколения, — Лютый. А когда вожак погибает… ты знаешь, его наследники получают свободу выбора.
Отражение пропало, и Фенрир одним прыжком оказался сзади, рассеивая мираж.
— Ты что там мелешь?! Будешь мне мой закон читать, дерьмо драклово? Свободу ему — а кто тебя укусил? Кто тебя валял весь день, как суку?! Мало было, не усек? Морду поверни, когда я с тобой…
Он успел только покоситься на вервольфа, когда одна лапища схватила за шею, а другая ударила наотмашь; из носу потекла кровь.
— Не усек — еще поучим, — второй удар сбил бы с ног, но когти крепко держали загривок. Фенрир швырнул его на пол, поддернул под живот, заставляя встать на четвереньки; лоб уткнулся в холод стекла, зеркало покачнулось и звякнуло о висевшую справа саблю.
— Смотри, — лапа, до того сжимавшая шею, схватила его за подбородок, насильно поднимая лицо. — Смотри, щенок недоделанный… — слова заглохли в рыке, по кистям, рукам, спине волной поднялся мех. Волки на снегу слились в одного зверя; тот глядел из пропасти и ринулся навстречу, распахнув жерло пасти, усаженное острыми скалами… И тогда он тоже зарычал, обнажая удлинявшиеся на глазах клыки, выгнул пронзенный острой болью хребет.
Грейбек отпустил его и отпрянул, пригнувшись, прижав уже волчьи уши. Он развернулся, все так же скалясь, извиваясь каждым позвонком, и упал на бок, забившись в конвульсиях, обламывая когти о каменные плиты. Что-то трещало, прорываясь сквозь кожу, он взвыл и закашлялся, словно глотнув раскаленной лавы. В искрах перед глазами мелькнула собственная левая рука — окровавленная, и веревках набухших жил, в клоках черной шерсти, скрывавших метку. Его скрутило поперек, швырнуло на наковальню, и молот опустился, дробя кости и суставы.

— А если Грейбек погибнет? В пылу сражения — представь себе это, Люциус! Что будут делать его волки — да они просто растеряются и разбегутся кто куда!
— Ты придумаешь что угодно, лишь бы их не вербовать.
— Генерал убит, армия бежит…
— У Фенрира, в отличие от твоего генерала, есть помощники! Этот, как его… Борг… Барге…
— Барге Бурый, правая рука. Точнее, лапа, и не такая уж правая. Помяни мое слово: если он окажется за старшего, ты не досчитаешься своих людей.
— Наших людей, Долохов.
— Разумеется, наших. Прошу прощения, господин Малфой.

Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Запахи проступили четче, песчинки и снежинки закружились, смешиваясь в лужице розоватой слюны.
— Раба!
Чье-то имя, как лай вдалеке.
— Рабастан!!
Его окатило ледяной водой — один раз, второй, третий, отчего раздирающий огонь в груди потух, и стало холодно лежать на растаявшем снегу. Тихо скулил волчонок, прижимаясь к ногам, тщетно стараясь стряхнуть со шкуры тонкие сосульки, капель на голую кожу.
— Очнись, ну… выпей… — вместо лавы в горло вторгся огневиски, и он снова закашлялся, отталкивая руку и стакан.
— Где…
— Ты был прав, прости меня. Это кровь Фиерсе, а не моя… ты был прав…
— Где оружие? — он приподнялся, принюхиваясь, безучастно скользнул взглядом по стоявшему на коленях Фенриру. — Волшебная палочка — где она? Орех, орех, орех…
— Наверное, забыл в… — начал Грейбек, но он уже подтянулся на руках, встал, чуть сутулясь, напрягая обоняние и, глухо бормоча: «Орех, орех», выскочил в коридор.
Из соседней комнаты даже сквозь дверь буквально разило ореховым деревом, но ему был нужен другой запах — тонкий, смешанный с его собственным, и очень старый. На лестнице он пригнулся к перилам, потерял след, но потом снова нашел его, и бросился вниз, чуть не сбив по пути эльфийку, мывшую очередную площадку. Через холл, во двор, мимо конюшни, откуда донеслось испуганное ржание, по подъездной дороге… он со всех ног бежал на пляж, задыхаясь от соленой горечи в легких и, мечась зигзагами, обезумев от властного аромата моря, наконец, нашел нужное место и разрыл песок.
Пальцы, дрожа, привычно сомкнулись на черенке — и все же что-то было не так. Он стиснул зубы, взвесил палочку на ладони, потом переложил в левую руку, любовно погладил, зацепив пальцем зазубрину от того самого Круциатуса. Не могло быть сомнений — это его оружие. Грудь будто сдавил стальной обруч: он поднес обугленный кончик к виску и четко произнес:
— Обливиате: один, два, три, четыре, пять, шесть…
На десятой секунде рука опустилась; заклинание не работало, дерево было как мертвое. Глубокий вдох, обратно в правую, сомкнуть пальцы в кулак, и:
— Агуаменти… Люмос… Сектум! Сектум!!
Над вечерней водой с тоскливыми криками кружили чайки; море шепталось с берегом, шелестело ветром в хвое крон и дюнном кустарнике. Он отбросил бесполезную деревяшку и зарылся пальцами в волосы, роняя с искусанных губ капельки слюны. Потом встал, мелко дрожа в ознобе, и побрел обратно.

глава 3

Из темной воды и пепла, из огарков и солнечного огня, новый день: как всегда, как прежде, из застывших капель свечей, без солнца и новостей, полный темной воды и пепла.

Он очень плохо помнил, как дошел до замка, как поднялся на третий этаж и попал к себе в спальню, отчаянно надеясь на то, что Фенрира там не будет. Но Фенрир там был — так и сидел на полу перед высыхавшей лужицей, уставившись в одну точку.
— Я не могу колдовать, — бросил он с порога, до странного безучастно, словно говорил о погоде.
— Так бывает. Магия возвращается… через какое-то время.
— Иди на хуй.
Он рывком собрал и скомкал влажные простыни, швырнул их на середину комнаты вместе с использованной для подкладки подушкой, потом перевернул матрас. На одной из досок кровати было ножом вырезано: «Доброй ночи!» и улыбающийся полумесяц.
Рудольф. Тридцать лет назад, когда брат уезжал в Хогвартс, а ему снились кошмары. Почему-то к горлу подступил комок, и он поспешно накрыл надпись тюфяком. Потянув упавшее с постели одеяло, лег в кровать и укрылся по уши, повернувшись к Грейбеку спиной, но все же приподнялся еще раз, чтобы задуть свечу. Казалось, что вервольф следил за каждым движением.
— А куда я… — хриплое дыхание и кашель в темноте. — Куда мне теперь?
— Я уже сказал: иди на хуй, — голос тонул в одеяле.
— К кому? К тебе, что ли? — снова этот глухой лающий смех с утробным подрыкиванием, от которого каждым нервом вибрировало тело, и даже воздух вокруг заколебался, пропитываясь звуком и запахом. А от шутливых, вроде бы, вопросов его снова бросило в дрожь.

Еще до того, как Эван Розье составил ему компанию за зеленым пологом, он неоднократно слышал двусмысленные намеки от дрочил с других курсов — в основном от тех, кто не знал о мрачной славе его рода и о брате-Пожирателе в частности. Пуще всех старались знаменитые гриффиндорцы, неразлучные до такой степени, что использовали, видимо, одну ночную вазу на четверых. Эту версию он озвучил на завтраке уже в первый месяц обучения, за что получил овацию от родного факультета и неделю отработок от профессора Макгонагалл. Сириус Блэк, злейший враг с раннего детства, не вынес насмешек и пытался сквитаться; однако, из резиденции на площади Гриммо полетели Громовещатели о предстоящей помолвке Беллы и Родольфуса, и «трижды безмозглой причине позора и седин» было под страхом смерти запрещено трогать будущего родственника. Остальные члены гриффиндорской квадриги не рыпались, и вскоре компания снова переключила свои усилия на Снейпа.
Но с годами, все же не рискуя «марать руки», неразлучники не гнушались распускать языки. За кудрявые волосы, которые всегда торчали в разные стороны, его прозвали «девчонкой», а позже – «сосунком». Когда в пятнадцать лет он за одно полнолуние покрылся щетиной, Блэк решил, что «сглючили» чары для вытирания соплей, но Джеймс Поттер его поправил:
— Нет, Сиря, — сосунок просто хочет казаться мужиком. Правда, Лестрейндж?
В тот месяц он уже превысил лимит отработок и, прикусив язык, промолчал.
— Смотри, не добалуйся в ванной, — щурясь, посоветовал Сиря, — а то стручок в лесу заблудится.
Поклонники заржали, как по команде. Он вскочил на ноги, трясущимися пальцами вытаскивая палочку, но Снейп дернул его за мантию и нечаянно повалил обратно на траву, вызвав новый взрыв гогота. Вдоволь насмеявшись, Блэк хлопнул по спинам дружбанов и отправился в Больничное крыло навещать хиляка Люпина.
— Подожди до вечера, — шепнул Север, все еще удерживая его за одежду. — Вот тогда мы им устроим...


окончание в комментариях

@темы: редкий пейринг, не мое, фики

---

Братишки...

27.05.2010 в 10:39

Пишет  Brotherly love:

Закат. Лестрейнджцест.
Название: Закат
Автор: Шустрая_Яковка
Пейринг: Р. Лестрейндж/Р. Лестрейндж
Рейтинг: R
Жанр: подозреваю, что сильно ООС. И что-то еще.
От автора: писано по заявке, по которой запрашивалось: Рейтинг не меньше R, мат, фееричность, безумие, братья рыжие, длинноволосые и зеленоглазые, совершенно ненормальные и помешанные друг на друге.
Дисклаймер: все нижеизложенное не является собственностью автора. Персонажи – Роулинг, буквы – азбуке. Заявка – заказчику. А автору воздух, вестимо.
От автора-2: *стерто* автор понял, что был не прав.
Публикуется с разрешения автора.

4.
Это похоже на безумие.

Время несется семимильными прыжками, оставляя позади всех и вся, не давая возможности как следует поразмыслить над тем, что же происходит в этом сошедшем с ума мире, в этой Вселенной, где места только на двух человек.

- Я тебя ненавижу, - говорит одному другой, вызывая у того странную, неописуемую улыбку. Другой засматривается на нее, каждый раз падая в омут прищуренных глаз, и снова, и снова, и снова, и бесконечное число раз, и никогда этому не прекратиться…

- Я знаю, - всегда раздается в ответ, выступая предвестником жестокой драки, результатом которой, разумеется, будут яркие следы на телах их обоих, теперь всегда раскрашенных укусами, царапинами и алеющими неаккуратными пятнышками засосов.

Место их встречи, огненная комната – под стать цвету волос. Как будто яростная. Как будто безумная: отблески огня, таинственно танцующие по стенам, кажущимся алыми-алыми в цвете пламени, горящего в камине, завораживают и околдовывают. И тени, причудливо изгибающиеся так, будто они тоже слышат ту музыку, которую может уловить только тонкий слух двух сходящих с ума людей. Двух сошедших с ума людей.

- Я-те-бя-не-на-ви-жу… - нараспев произносит один, опускаясь перед другим, сидящим в кресле, на колени. Тот снова таинственно улыбается, понимающе качая головой, и откидывает ее на спинку кресла, обитого изумрудным бархатом. Он выглядит бесконечно, невозможно усталым. Усталым от сумасшествия. Но теперь по-другому нельзя. Да и было ли когда-нибудь можно?.. Ведь так – так! – было с самого начала, и самым невыносимым становится именно понимание того, что они оказались обреченными, только не понимали. Никто не понимал.

- И я – тебя… - ни к кому не обращаясь, отвечает другой, прикрывая глаза в нечетком жесте отгородиться от реальности. И, кажется, только услышав своеобразный отзыв, второй успокаивается и кладет голову на колени брату, который, словно ждал именно этого действия, моментально размещает свои бледные тонкопалые ладони на ней, чувствуя, как успокаивается его бешено колотящееся сердце, едва его пальцы ощущают мягкие пряди волос.

И складывается впечатление, что это - ежевечерний ритуал, и без него их мир просто рухнет, рассыпавшись так же безнадежно, как рассыпается сахарный песок, если сахарница упадет на пол. Приторно сладкий, карамельный, безумно, просто безумно необходимый – мир.

- Ты – чудовище… - медленно произносит один, бездумно смотря в пламя и видя в нем, наверное, какие-то слова, потому что немного погодя он продолжает: - Невыносимое…невозможное…

- О, да. Я тоже тебя… ненавижу, - со смешком говорит другой, и вдруг резко, с неожиданной силой сжимает ладонь в кулак, наматывая на него длинные рыжие пряди, и тянет руку вверх, и брату не остается ничего другого, кроме как приподняться вслед за ней. Но он упирается ладонями в чужие колени, сопротивляясь, и закусывает губу, морщась – потому что это больно, когда тебя изо всех сил тянут за волосы. Потому что хоть это и случается постоянно, не получается привыкнуть.

* * *
1.
- Ты сегодня был плохим мальчиком, - с угрозой в голосе раздается позади Рабастана, и он резво отскакивает в сторону – и вовремя, потому что в том месте, где только что была его голова, проносится кулак Рудольфуса. Младший брат пытается подавить так некстати накрывшую его панику, да только не выходит, ведь это так страшно: быть на волосок от смерти.

И так возбуждает.

Так возбуждает, когда старший бросается на Рабастана, подминая его под себя, сжимая его тело своими руками и оставляя синяки на ребрах – синяки, которые позже, много позже, когда они уже начнут желтеть, будет гладить и целовать, не замечая, как замирает от непривычных ласк брат. Как напрягается его тело, и бегут по нему мурашки, проявляясь на коже пупырышками, которые так забавляют Рудольфуса.

Он такой сильный. Он такой красивый.

Он такой сумасшедший.

Их двое – таких. Безумных. Один в другом, другой… в одном. Всегда – вместе. Как повенчанные Двуликой.

Мир не знал, что случится, когда создавал их. Не знал, что с какого-то момента попросту перестанет для них существовать, что им станет старая, заброшенная комната в имении родителей, которую они, поддаваясь необъяснимому порыву, восстановят, но навсегда закроют окна темными изумрудными портьерами, чтобы не видеть, как неумолимо движется время, сменяя день на ночь - потому что наблюдать за ним было бы совсем невыносимо, ведь это означало бы, что им все меньше и меньше остается быть рядом друг с другом. Если бы они могли, они бы заморозили Вселенную, оставив только себя друг для друга – и это было бы по-настоящему чудесно.

Но это по-настоящему невозможно.

Кровать с темно-зеленым, как и все, что было в той комнате, покрывалом, являла собой свидетеля тому, что происходило между этими двумя. И слава Мерлину, что она была всего лишь предметом интерьера и не могла говорить… потому что им не хотелось, чтобы кто-то еще знал. О них.

Хотя на самом деле знали все. Особенно родители, для которых никогда не было тайной, что чувствуют друг к другу их дети.

Что это совсем не братские чувства. И даже не то, что испытывают к любимым. Или к тем, кого желают.

Это было неправильно – и это было прекрасно.

* * *
2.
Они всегда дрались. Царапались, кусались, пинали друг друга – все детство прошло с подобными сценами. Кто знает, может быть, толчком послужила ревность, которую испытывают старшие дети к младшим, чувствуя, как родительское внимание полностью перешло на соперника.

Не на брата – на соперника.

Но в любом случае, это переросло в нечто неописуемое.

Абсолютная помешанность друг на друге.

Совершенная.

Идеальная иллюстрация к зависимости, без которой теперь никак. Потому что по-другому не получается. И не хочется.

Они похожи, как могут быть похожи братья: у них обоих длинные рыжие волосы, у них обоих зеленые глаза, они почти одного роста. Рудольфус выше. Рудольфус мощнее. Рудольфус сразу, как только между ними пробежала искра во время очередной драки, подмял Рабастана под себя и теперь не позволял ему хотя бы встать на уровне.

Не то что бы Рабастану этого хотелось. Раньше. Не то что бы Рабастану хотелось этого раньше.

А сейчас-то все изменилось чертовски сильно, потому что…

Младший брат неожиданно достает нож и, оскалившись, бросается на старшего, толкая его на кровать и нависая над ним. Рудольфус лежит. Рудольфус ждет, потому что вот так, внезапно, стать покоренным - оказывается очень, очень приятно. Ощущение опасности взбудоражило кровь, и она мчится по венам, опьяняя растворенным в ней инстинктом самосохранения настолько, что старший едва удерживается, чтобы не оттолкнуть Рабастана. Это было бы совсем легко, но совершать такое непозволительно, потому что он проявит слабость. Слабость – страх – проявлять может только младший. Именно поэтому Рудольфус пересиливает себя и остается на месте, с выдавленным из себя интересом наблюдая за братом, который хищником, прищурившись, пристально смотрит в глаза.

- Никому. – Тихо, но так оглушающее звучит в этой замершей на время комнате, и Рудольфус, к своему стыду, вздрагивает от неожиданности – и от силы, которой сейчас полны глаза брата. – Никому, - повторяет тот, - ты не будешь принадлежать так, как мне. Никогда, - говорит он, - никогда ты не будешь любить кого-то, кроме меня. Никто не смеет быть тебе важнее, чем я. Никто.

На последнем слове брата старший морщится от резкой боли на внутренней стороне бедра и не может перебороть желание посмотреть, что же с ним происходит, но Рабастан неожиданно сильно толкает приподнявшегося было Рудольфуса обратно на подушки, вновь возвращаясь к на время прерванному процессу.

«Метка», - стучит в голове пульсом, - «Метка».

Когда младший отстраняется, медленно, словно не будучи в силах оторвать взгляд от только что совершенного им, будто любуясь, старший так же медленно поднимается с кровати. Голова мимолетно кружится, и Рудольфус на миг опускается вниз, присаживаясь на край постели, и взгляд его падает как раз на то место, где Рабастан только что вырезал букву «Р».

- Разве тебе не нравится? – озлобленно скалится тот, осторожно отходя к противоположной стене. – Разве тебе не нравится быть помеченным моим именем?

Их души давно носят клейма с инициалами друг друга, но это, это совсем другое.

Это по-настоящему.

Это больно.

И поэтому – недопустимо. Как угодно, но не так. Что угодно, но не это.

- Зачем? – рычит Рудольфус, надвигаясь на замершего Рабастана. – Зачем ты это сделал?

Брат стоит, не двигается с места, и только смотрит, смотрит своими зелеными глазами так, что сердце замирает. И уже кажется, что ничего особенного не случилось. Что так и должно быть – с самого начала и навсегда. Но.

- Зачем, Рабастан?

- Захотелось, - нагло отвечает тот, снова гадко осклабившись и получив за это пощечину. А как можно признаться, что так спокойнее, безопаснее? Что помеченный брат теперь как собственность, пусть только и в его мыслях? Но так правда нужно. Просто по-другому Рабастан сошел бы с ума. Окончательно. Хотя кажется, что еще больше и некуда.

Им нельзя признаваться в слабостях. У них есть только молчаливое согласие и обманчиво смиренное послушание. Настолько обманчивое, что Рудольфус порой задумывается: кто же из них сильнее? Но так ли это важно, скажите на милость, так ли это важно?

- Ненавижу, - с яростью в голосе произносит старший, чувствуя, как магия, пропитавшая эту комнату, струится по его ноге к свежему порезу.

- Знаю, - тихо, привычно отвечает младший, завороженно наблюдая, как края оставленной лезвием ранки срастаются. Но след-то остается. Аккуратная белесая «Р». И словно ведомый этой же магией, Рабастан поднимает руку и протягивает Рудольфусу нож, которым только что пометил его. Брат понимает его без слов, молча принимая дар и кивком головы указывая другому на кровать. И только оставляя свою метку на том же месте, что и у него самого, старший понимает, что только что чувствовал Рабастан.

Спокойствие. Умиротворенность. Удовлетворение.

И цепляя выступившие капли крови указательным пальцем, и размазывая их по губам смеющегося, заливающегося пугающим хохотом брата, и сцеловывая алое вещество с лица так, что губы становятся болезненно припухшими, а постель – развороченной с раскиданными подушками и скрученной в жгут простыней, Рудольфус понимает, что именно сейчас хотел бы, чтобы время навсегда остановилось.

* * *
3.
- Так откуда это? – словно из тумана долетает до него женский голос. И только спустя никак не меньше минуты Рудольфус осознает, что это – голос его жены. Что они – в постели. Что сегодня была свадьба, на которой присутствовала добрая толпа… Ах, какая толпа, милые, славные, бесценные гости, осчастливленные оказанной честью быть приглашенными на празднование знаменательного события в мире волшебной Англии: соединение двух великих родов.

Вопросительный взгляд супруги жжет, и тут-то Рудольфус понимает, что правду ни в коем случае говорить нельзя, потому что… Просто – нельзя. Хуже будет всем.

- Это? – приподнимает он бровь в недоумении и опускает взгляд туда, где находятся пальцы супруги. – Ах, это, - он не сдерживает усмешки, - это не уследили родители за мной, когда я был совсем юн. Тогда они предпочитали присматривать за младшим, - фыркает Рудольфус, с удовлетворением замечая, как исчезает недоверие из глаз Беллатрикс. Тоже сумасшедших, хотя и не сравнить со взглядом Рабастана, когда тот узнал о предстоящей свадьбе.

- О, и ты развлекался тем, что вырезал букву своего имени?.. – небрежно роняет она, умалчивая о чем-то, но муж чувствует недоговоренные слова так, словно они выжжены каленым железом у него на лбу. Ты резал букву своего имени заговоренным лезвием, находясь в месте, пропитанном магией – и я сделаю вид, что тебе поверила. Как всю церемонию изображала, что не замечаю, как твой брат, Рабастан, смотрит на тебя… Я буду верной и хорошей женой. Я не буду видеть.

@темы: редкий пейринг, не мое, фики

---

Сневилл

03.04.2010 в 16:50

Пишет  wegan:

Сневилл
Снейп и Невилл - пара невероятная, но я все же люблю этот пейринг. Жаль, что таких фиков мало.

Вот небольшая подборочка:

Dum spiro, spero (пока дышу – надеюсь) - fanfiction.borda.ru/?1-15-120-00000089-000-0-0-...
Автор: Команда сневилла
Пейринг: НЛ/СС
Рейтинг: R
Жанр: драма
Размер: мини
Предупреждение: АУ по отношению к седьмой книге, также АУ по отношению к тому, что на шестом курсе Невилл зельеварение не посещал
Примечание: фанфик написан вне конкурса на "Веселые старты-3" для команды сневилла

Stand my ground - www.snapetales.com/index.php?fic_id=10903
Автор: Marisa Delore
Бета: Светлана_Ст
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Пейринг: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп, Кэрроу, Джинни Уизли, Симус Финниган и др.
Жанр: General
Аннотация: «Выбери правильный ответ, Невилл. Чему может научить тебя Снейп, Пожиратель Смерти, убийца Дамблдора и нынешний директор школы?»
Статус: Закончен

Без названия - www.diary.ru/~snevill/p73757333.htm
Автор: Julia Lami
Размер: мини
Статус: закончен

Без паники - slytherinsnake.narod.ru/panic.html
Автор: Ellidyay
Переводчик: Black Mamba
Жанр: драма, мпрег
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: Невилл обращается к Снейпу с просьбой

Белый танец - fanfiction.borda.ru/?1-15-120-00000062-000-0-0-...
Автор: Команда сневилла
Герои: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп; пре-слэш
Рейтинг: PG
Жанр: общий
Саммари: один учит, другой учится, урок получают оба
Примечания:
1. Фанфик написан на "Веселые старты"
2. AU начала мая 1998 года, все герои несколько ООС

Вкус любви – www.diary.ru/~snevill/p66599494.htm
hpfiction.borda.ru/?1-20-2640-00002947-000-0-0-...
Автор: Пухоспинка
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Саммари: история одного признания в любви
Предупреждение: АУ

Впрочем, это не важно - fanfiction.borda.ru/?1-15-0-00000114-000-0-0-12...
Автор: TerryBolger
Пейринг: СС, НЛ
Жанр: драма
Рейтинг: R
Размер: мини
Саммари: Два самых молодых директора Хогвартса за всю историю существования школы, один кризис среднего возраста и ни одного очевидного выхода из сложившейся ситуации.

Выкликаю имя твоё - www.snapetales.com/index.php?fic_id=11158
АВТОР: Besucher
РЕЙТИНГ: NC-17
РАЗМЕР: мини
ЖАНР: AU, Angst, Drama, POV
АННОТАЦИЯ: Есть вещи, о которых Невилл Лонгботтом не может никому рассказать, разве что написать о них в дневнике
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: слэш, нон-кон/изнасилование, OOC, AU

Грязная тайна Невилла Лонгботтома - www.fanfics.ru/index.php?section=3&id=37459
Автор: AliceMysh
Пэйринг: Невилл Лонгботтом/Северус Снейп
Рейтинг: R
Жанр: Pre-Slash/Missing scene/Drabble
Размер: Мини
Статус: Закончен
Саммари: У Невилла Лонгботтома есть одна тщательно охраняемая грязная тайна. Он постоянно хочет одного человека...
Предупреждение: UST, некоторый OOC Снейпа
Коментарии: Желающие могут увидеть здесь окклюменцию, но в принципе этого не подразумевалось.

Да, профессор Снейп... - domiana-arhiv.ucoz.net/forum/3-105-1
Автор: aguamarina ([email protected])
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Северус Снейп/Невилл Лонгботтом
Жанр: drama
Статус: закончен
Размер: мини
Саммари: не юмор, не экшн, не хэппиэнд… вообще не пойми что. Очень коротко – о чувствах. Почему Невилл Лонгботтом расплавляет котлы? POV Невилла, пятый курс.

До следующей весны - fantasy-fan.info/potter_R/1267.html
Автор: E-light
Саммари: после Победы
Пейринг: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп
Жанр: Angst
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: закончен.

Допрос, или Что тебе снится, юный аврор – 2 - juxian.slashcity.net/interru.htm
Автор: Juxian Tang
Рейтинг: R
Жанр: angst
Предупреждение: PWP, OOC, клише
Краткое содержание: Невилл испытывает трудности в общении с профессором Снейпом

Жизненные ценности - magla.name/joom/read.php?id=34
Автор: Tasha911
Рейтинг: NC-17
Жанр: Romance, AU
Аннотация: Фик написан для redCatamount которая заказывала: « АУ, СС/НЛ, романсе». Статус: Закончен

Запасной вариант - hpfiction.borda.ru/?1-7-120-00000213-000-0-0-11...
Один автор: Галина
Другой автор: Nyctalus
Бета: Nyctalus
Рейтинг: PG13
Жанр: драма, немного романса
Фик написан на Severus Snape Birthday Fest для Ferry, которая заказывала:
- Северус Снейп/Невилл Лонгботтом
- драма (но с хэппи эндом!)
- Канон шестой книги желательно, но не обязательно учитывать.
- слэш, Снейп снизу. Без смерти персонажа. Не дарк, не ангст.

Золотые плоды - fanfiction.borda.ru/?1-15-80-00000150-000-0-0-1...
Автор: Команда сневилла
Пейринг: НЛ/СС, слэш
Рейтинг: NC-17
Жанр: сентиментальное PWP
Саммари: Кто-то исследует, кто-то ворует, а луна светит.
Варниг: даб-кон, психическая нестабильность героя, глюки и прочие фанфиковые игрушки.

И вам счастливого Рождества, мистер Лонгботтом… - www.fanfics.ru/index.php?section=3&id=37433
Автор: Wolfberry
Пэйринг: Северус Снейп/Невилл Лонгботтом
Рейтинг: PG-13
Жанр: Pre-Slash/AU/Humor
Размер: Мини
Статус: Закончен
Саммари: Краткий сказ об одном небольшом ночном приключении Невилла и снах профессора Снейпа.
Предупреждение: Сплошной ООС и полный АУ

Медленный вальс с Северусом Снейпом - fanfiction.borda.ru/?1-15-120-00000088-000-0-0-...
Автор: Magnetic_pole
Переводчик: Команда сневилла
Жанр: общий
Герои: Невилл Лонгботтом, Минерва МакГонагалл, Северус Снейп
Рейтинг: G
Размер: мини
Саммари: как говорят о великих танцорах, сила Невилла в его страсти, а не в его технике.
Примечание: перевод выполнен вне конкурса на "Веселые старты-3" для команды сневилла

Мелисса - hpfiction.borda.ru/?1-20-2520-00002819-000-0-0-...
Автор: Люциус Малфой
Бета: Loky13
Пейринг: СС\НЛ
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: AU, спойлеры 7 книги

Мимбулус Мимблетония - www.hogwartsnet.ru/fanf/ffshowfic.php?fid=23113...
Автор: Перси
Статус: закончен
Саммари: Что мешает Невиллу на уроках зельеварения? Про Невилла и его тайны.
Рейтинг: NC-17
Размер: мини

Не будем менять маггловедение, директор! - www.snapetales.com/index.php?fic_id=14854
АВТОР: svoboda_09
РЕЙТИНГ: PG-13
РАЗМЕР: миди
ПЕЙРИНГ: СС/?
ЖАНР: Humor, Romance
АННОТАЦИЯ: Их столкнула случайность, но все оказалось куда сложнее. Маггловский артефакт стал для них божьим промыслом, а их любовь - не просто сексом, а глубокой психотерапией для обоих.
КОММЕНТАРИИ: Неценз. выражения, АУ к концовке поттерианы,
и, конечно, ООС Снейпа
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: OOC
СТАТУС: Закончен

Не тот человек - fanfiction.borda.ru/?1-15-0-00000063-000-0-0-12...
Автор: NikMac
Герои: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп; слэш
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, драма
Саммари: Ранняя весна. Первая любовь. Ожидаемые заморозки и отважные побеги
Примечание: Фанфик написан на "Весёлые старты–3" на тему «Dum spiro, spero (Пока дышу – надеюсь)»

Нечто среднее - restricted.ruslash.net/Fanfics/greyareas.htm
Автор: Riley
Переводчик: DieMarchen
Рейтинг: PG-13
Оригинал: www26.brinkster.com/laulja/sn/greyareas.html
Краткое содержание: Все знают, что Невилл боится Снейпа. Но никто не знает, почему.

Облако, озеро, башни - www.hogwartsnet.ru/fanf/printfic.php?l=0&fid=17...
Автор: Mijakodori
Саммари: "Спираль – одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным". На этот раз я совершенно обнаглела и украла все, что смогла, у всех, у кого смогла. Что здесь от Роулинг, и так понятно. Кроме того, почти весь фик построен на реминисценциях из текстов В.Набокова.
Жанр: Драма
Рейтинг: PG

Один - www.fanfics.ru/index.php?section=3&id=39230
Автор: Annette_N
Пэйринг: Невилл Лонгботтом/Северус Снейп
Рейтинг: R
Жанр: Deathfic/POV/Drama
Размер: Мини
Статус: Закончен
Саммари: Поступок, на который не суждено решиться.

Панацея - www.snapetales.com/index.php?fic_id=16191
www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=5125...
fanfiction.borda.ru/?1-14-0-00000046-000-0-0-12...
Автор: Marisa Delore
Герои: СС, НЛ
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Жанр: драма
Категория: преслэш
Саммари: о привычках взрослеть невовремя, выбирать не то и не там, но при этом упорствовать в своем выборе. Может быть, только так и бывает правильно.
Примечание 1: Фанфик написан на «Веселые старты». Тема: "Alter ego" (мой двойник, другой я)
Примечание 2: частичное АУ конца седьмой книги: Снейп не был в Визжайшей хижине, не передавал воспоминаний Гарри Поттеру и до сих пор считается Пожирателем смерти.
Посвящается моим идейным вдохновителям, имена которых будут объявлены позже.

Переходя границы - www.fanrus.com/view_fic.php?id=202&o=t
(Crossing the line)
АВТОР: Riley
ПЕРЕВОДЧИК: Galadriel
БЕТА: DieMarchen
ОРИГИНАЛ: здесь
РЕЙТИНГ: NC-17
ЖАНР: romance, angst
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Совершенство. Притворство, игра или настоящее?

Подарочные драбблы - hpfiction.borda.ru/?1-20-2250-00002525-000-0-0-...
Автор: Wilwarin
Жанр: разный, от флаффа до ангста)
Пейринг: СС/ГП, СС/СБ, СБ/ГП, СС/РЛ, СС/НЛ
Рейтинг: от G до NC-17
Примечание: драбблы написаны по заявкам в подарок к НГ и Рождеству.

Полотенце - www.diary.ru/~snevill/p73888148.htm
Автор: lindens
Пейринг: СС/НЛ
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма, романс
Ключевое слово: полотенце
Драббл написан в подарок для Майте

Почти смешная история - hpfiction.borda.ru/?1-7-120-00000216-000-0-0-11...
Автор: Mavis Claire
Рейтинг: R

Профессор зельеварения - www.hogwartsnet.ru/fanf/ffshowfic.php?fid=40368...
Автор: Мероника
Статус: закончен
Написан в соавторстве с Кендрой.
Предупреждение: принуждение, AU/ PWP.
Рейтинг: NC-17
Размер: мини

Родимое пятно - fanfiction.borda.ru/?1-14-80-00000075-000-0-0-1...
Автор: MarInk
Пейринг: СС/НЛ
Рейтинг: PG -13
Жанр: романс
Саммари: родимые пятна иногда перерастают в раковые опухоли и дают метастазы.
Примечание: Фанфик написан на "Веселые старты". Тема "Sensus veris" (Чувство весны).

Точка возвращения - www.snapetales.com/index.php?fic_id=3128
Автор: Tasha 911
Рейтинг: G
Жанр: агнст

Третья правда - hpfiction.borda.ru/?1-14-0-00000030-000-0-0-129...
Автор: Tasha911
Пейринг: НЛ/СС
Рейтинг: PG-13
Размер: миди
Предупреждение: АУ, ООС, не графическое изнасилование
Жанр: драма, романс
Саммари: Последние дни в школе глазами одного из ее учеников.

Тридцать три несчастья - hpfiction.borda.ru/?1-19-0-00000100-000-0-0
Автор: mummi
Бета: kasmunaut
Гамма: Jenny
Категория: преслэш
Пейринг: НЛ/СС
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Саммари: Самое темное время наступает перед рассветом.
Примечание: Фик написан на игру «Тараканьи бега» на «Астрономической башне».
Тема задания: Авторский фик 18 – У всех, кроме героя, комплекс ослика Иа-Иа.

Цикламен - fanfiction.borda.ru/?1-14-0-00000112-000-0-0-12...
Автор: MarInk
Герои: СС, НЛ
Рейтинг: G
Жанр: общий
Категория: джен
Саммари: Одни люди немного меняются со временем, а другие - нет.
Примечание: Фанфик написан на "Веселые старты"

Через барьер - www.snapetales.com/index.php?fic_id=16189
www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=5125...
fanfiction.borda.ru/?1-14-0-00000128-000-0-0-12...
Автор: Marisa Delore
Герои: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп
Рейтинг: PG
Жанр: драма
Размер: миди
Саммари: поддерживать имидж плохого человека куда легче, чем этого не делать. Особенно если первое – многолетняя привычка, а второе – гипотеза. Необоснованная и иррациональная. Совершенно.
Примечания: Фанфик написан на "Веселые старты-3"

Эффект отсутствия - www.hogwartsnet.ru/fanf/ffshowfic.php?fid=32413...
Автор: Marisa Delore
Жанр: драма, общий
Рейтинг: PG-15
Саммари: Сколько можно прятать свои страхи от самого себя? Долго. Можно вообще всю жизнь. А если эти страхи вдруг материализуются, и все забытое и загоняемое в дальние уголки памяти воскреснет снова? Что ты будешь с этим делать, Невилл?
Примечания: седьмая книга учитывается до момента якобы смерти Снейпа от зубов Нагини. Воспоминания Поттер не полчал.
Примечание: Фик написан на конкурс "Хроноворот" на "Астрономической башне".

Я видел, как вы на него смотрите - www.diary.ru/~snevill/p66429709.htm
Автор: Nancy
Переводчик: B|ack Mamba
Пейринг: Гарри Поттер/Северус Снейп, Северус Снейп/Невилл Лонгботтом
Жанр: POV Снейпа, ангст, АУ (к 6 книге и дальше)
Рейтинг: NC-17
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: Кто-то видит настоящего Снейпа за маской и использует это против него.

@темы: редкий пейринг, не мое, фики

---

Список фиков с пейрингом Ремус Люпин/Драко Малфой

18.10.2010 в 12:53

Пишет  wegan:

Список фиков с пейрингом Ремус Люпин/Драко Малфой
Список фиков с пейрингом Ремус Люпин/Драко Малфой

Смотреть список

АКОНИТ (Aconite) - www.fanrus.com/tfics/tosca_aconite.html
lupin4.narod.ru/akonit.html
АВТОР: Tosca
ПЕРЕВОДЧИК: Blue Bird
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ/ПЕЙРИНГ: Ремус/Драко
РЕЙТИНГ: PG-13
ЖАНР: angst
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ: Драко стал иначе улыбаться. Ремус заметил это.
Статус: Закончен

Военная хитрость (Shelter the Foe) - www.marsi.narod.ru/shelter.htm
Автор: switchknife
Перевод: Ailine
Рейтинг: NC-17
Pairing: Ремус Люпин/Драко Малфой
Жанр: Слэш, щедро приправленный политикой, риском и сексом
Саммари: Своих пороков мы не сознаем, лишь от других о них мы узнаем.
Статус: Закончен
Сиквел - Враг, которого ты знаешь ("Devil You Know")- www.marsi.narod.ru/devil.htm
Автор:switchknife
Переводчик: Ailine
Рейтинг: NC-17
Пэйринг: Ремус Люпин/Драко Малфой
Саммари:Врага надо знать в… лицо?
Примечание: сиквел к «Военной хитрости». Для тех, кто хотел знать, что же случилось дальше.
Статус: Закончен

Волчье тепло - www.fanrus.com/view_fic.php?id=515&o=r
www.snapetales.com/index.php?fic_id=1828
Автор: Эллин Асгерд
Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: ДМ/РЛ
Жанр: Drama
Аннотация: Шесть монологов на площади Гриммо, 12.
Статус: Закончен

Все в этом мире - lupin4.narod.ru/VVEM.html
Автор: E-light
Рейтинг: PG
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Золото и серебро - lupin4.narod.ru/ZIS.html
Автор: E-light
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Исцеленный - www.snapetales.com/index.php?fic_id=10977
АВТОР: tigrjonok
РЕЙТИНГ: PG-13
РАЗМЕР: мини
ПЕЙРИНГ: намек на ДМ/РЛ
ЖАНР: Drama
АННОТАЦИЯ: через несколько дней после похорон Дамблдора Ремус Люпин натыкается на Драко Малфоя...
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: слэш, смерть персонажа
СТАТУС: Закончен

Не теряйте волшебные палочки в полнолуние - www.snapetales.com/index.php?fic_id=7370
hpfiction.borda.ru/?1-20-180-00002670-000-0-0-1...
Автор: Fate
Пейринг: ДМ/РЛ
Рейтинг: PG
Саммари:: "- Явились на зов себе подобных? - я кривлю губы. - Я всегда считал, что таких монстров, как вы, нужно держать в зоопарке. Охотились? О, я все понимаю, денег не хватает даже на еду. Сочувствую."
Статус: Закончен

Непедагогическая поэма - hpfiction.borda.ru/?1-20-2040-00001153-000-0-0-...
www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=3091...
restricted.ruslash.net/Fanfics/unpp.htm
Автор: Mavis Claire
Pairing: Люпин/Драко, Люпин/Блэк, Люпин/ОЖП
Рейтинг: R
Жанр: drama
Статус: Закончен

Ночь для двоих - lupin4.narod.ru/notc1.html
lupin4.narod.ru/notc2.html
lupin4.narod.ru/notc3.html
lupin4.narod.ru/notc4.html
lupin4.narod.ru/notc5.html
lupin4.narod.ru/notc6.html
lupin4.narod.ru/notc7.html
lupin4.narod.ru/notc8.html
lupin4.narod.ru/notc9.html
lupin4.narod.ru/notc10.html
lupin4.narod.ru/notc11.html
lupin4.narod.ru/notc12.html
lupin4.narod.ru/notc13.html
Автор: Sleepwalker
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Оно - lupin4.narod.ru/ono.html
Автор: Luna
Рейтинг: PG-13
Жанр: angst
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Опасное лето - www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=2646...
Автор: aguamarina
Пейринг: до фига. Все ваши подозрения оправданны.
Рейтинг: PG-13.
Размер: Миди
Жанр: общий
Summary: А что, если Ремус Люпин не принимал участие в битве в Хогвартсе в июне 1997-го? AU – точно, OOC – возможно.
Примечание первое: частичное АУ к финалу ГП6 (битва в Хогвартсе), а именно – изменена сюжетная линия Люпина. Примечание второе: гибель персонажей – не более, чем у Ро , и детально не прописана.
Статус: Закончен

Пепельный свет - belegaerspage.narod.ru/fics/ficshpothers/cvet.h...
restricted.ruslash.net/Fanfics/ashlight.htm
Автор: Belegaer
Pairing: РЛ/ДМ
Рейтинг: PG-13
Статус: Закончен

Сердца четырех. Тетралогия. - hpfiction.borda.ru/?1-20-2040-00000430-000-0-0-...
Автор: Ольхен
Пара: ДМ/РЛ, ГП/СБ
Рейтинг: R
Жанр: романс, немного стеб
Саммари: очень кратко, об очень многом.
Предупреждения: ченслэш, много диалогов, может быть это АУ, а, может быть, то, о чем умолчала Ро.
От автора: я писала три ангста для трех разных людей.
Историю про Драко и Рема для СветЛаны, чен с Гарри для Олли, которую волновал вопрос позиции, которую занимает маленький Гарри со взрослым, и мрачную историю для La hain. Что-то во всех трех фиках меня не устраивало. Тогда я написала общую концовку под названием «Воскресение» и стилизовала все три фика под нее. Результат получился очень странным.
Статус: Закончен

Слезы - lupin4.narod.ru/sl.html
Автор: Street girl
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Тишина - www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=2525...
Автор: Mэлониэль
Саммари: В сердце сразу стало так пусто. Не больно, не страшно, только пусто. А в голове тишина.
Пейринг: Ремус Люпин, Драко Малфой
Жанр: Angst
Рейтинг: PG
Размер: мини
Статус: Закончен

Учитель ЗОТС - lupin4.narod.ru/DADA.html
Автор: Таня и Мoйра
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Римус/Драко
Статус: Закончен

Хочу собаку! - www.snapetales.com/index.php?fic_id=4212
www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=2256...
Автор: Mavka
Рейтинг: R
Размер: миди
Пейринг: ДМ/РЛ, ЛМ/СС
Жанр: Humor, Romance
Аннотация: Завершив обучение в Школе магии Хогвартс, юные волшебники готовятся к поступлению в высшие учебные заведения. После победы над Темным Лордом, Гарри приглашает к себе всех своих бывших соучеников. В надежде хоть как-то удержать сына дома, Люциус Малфой по рекомендации Снейпа дарит Драко большого серого пса неопределенной породы, подозрительно похожего на волка.
Комментарии: ООС, AU.
Статус: Закончен

Четыре цвета осени - www.snapetales.com/index.php?fic_id=9959
Автор: МИ-2
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Пейринг: РЛ\ДМ, РЛ\ГП, РЛ\ГГ, РЛ\НТ
Жанр: Angst, General, Romance
Аннотация: Три варианта возможного будущего и единственный выбор Ремуса Люпина.
Статус: Закончен

@темы: редкий пейринг, не мое, фики

---

И прочие новые поступления в альбом...

@темы: не мое, фан-арт

---

Букинистический Уголок

Межевой Рыцарь

Альрауне. История одного живого существа

Песни Мальдорора

Гениальность и помешательство. Параллель между великими людьми и помешанными

@темы: Букинистический Уголок

---

23.01.2009 в 23:26

Пишет  Кась:

Немного рук)
The Hand Of Sorrow by AppleGrayWolf

@темы: не мое, фан-арт

---

К ниже упомянутому.

@темы: на тему